Константин Федин - Необыкновенное лето

Ему показалось, что в этот момент аплодисменты накатились на сцену шумнее, и он подумал, что своим нежданным рукопожатием переключил внимание зала с известия о победе на актёров и что это недопустимая ошибка. Он решительно двинулся со сцены.

Аночка догнала его за кулисами. Такая же смеющаяся, она громко спросила, торопясь за ним поспеть:

– Вы теперь, наверно, не останетесь на спектакле, после такого известия!

Он остановился и первый раз вблизи увидел её сверкающую пудрой шею и приоткрытую грудь, и словно лаковый рот, и темно-синюю краску глаз, которая будто растеклась и подсинила широкие веки. Но за всем этим на него с поразительной ясностью смотрела Аночка, какою она была всегда в его неустанном представлении о ней. Аночка, которую никакой грим не мог ни ухудшить, ни улучшить и которая с трепетом ждала – что он скажет.

– Нет, я останусь до конца. Я только буду ходить к телефону. Тут, через две комнаты.

Он подождал. Ему было жалко оторваться от того, что он разглядел за её гримом, как за стеклом, которое припорошено пылью.

– Вы очень хороши, – сказал он.

Она немного отодвинулась от него.

– Посадите кого-нибудь на телефон, – сказала она.

– Я должен сам.

– Тогда посадите кого-нибудь вместо себя в зале, чтобы вам доложили, как я провалюсь.

– Я буду уходить только в антракты, – улыбнулся он.

В лице её не было ни тени каприза или кокетства – она просто не верила в серьёзность его обещания. На них глядели издали актёры, и плотник прогудел сердито: па-ста-ранись! Кирилл ободряюще качнул головой и ушёл.

Цветухин сейчас же, на ходу, спросил у Аночки:

– Что он сказал, а?

– Ему нравится, – ответила она также мимоходом и безразлично.

Во время действия она не могла видеть Кирилла (она вообще боялась глядеть в зал), а в антракты его место пустовало. Она так и не знала, сдержал ли он слово.

Спектакль, раз выбравшись на гладкую дорогу, катился к концу без всяких злоключений. Наоборот, успех все время рос и рос. Может быть, повышенное настроение, созданное вестью о победе, сказалось на зрителях – они стали ещё добродушнее, чем вначале, и не щадили ладоней, но актёры относили расположение зала целиком на счёт своих талантов и делали своё дело уверенно и стройно.

Вызовы с окончанием последнего акта были бурны и щедры. Все толпились у сцены. Труппа аплодировала Цветухину, он аплодировал труппе, брал Аночку за руку и выводил вперёд. Нельзя было счесть поклонов, отвешенных публике.

Парабукин стоял гордый, ждал поздравлений. Арсений Романович первый с горячностью пожал ему руку.

– Видите ли, какого типа, а? Надежда! Надежда, открытая на своей родине. Так сказать, самобытность, а? И ведь все Цветухин! Великий пример!

Тихон Платонович, вытираясь давно развёрнутым и насквозь мокрым платком, кивал и покашливал многозначительно. Поймав за руку сына и подтягивая его к себе из толпы, он нагнулся к нему:

– Теперь, Павел, мы с тобой Ротшильды! Егор Павлыч сестру-то твою озолотит!

Лиза медленным взглядом встречала и провожала выходившую к рампе Аночку. И в эти минуты Лиза как будто не помнила ни об Ознобишине, который терпеливо её дожидался, ни даже о Вите. По-прежнему спрашивала она себя – откуда же эта девочка взяла силы отважиться на такой бой и выиграть его? – и по-прежнему не находила ответа. И тут она заметила почти рядом с собой Кирилла.

Он, приподнявшись, глядел через плечо Веры Никандровны на сцену. Губы его вздрагивали, ему, видно, хотелось остаться строгим судьёй, а переживание увлекало его, и радость сквозила в этой явной борьбе. Он будто почувствовал, что на него смотрят, беспокойно обернулся, увидел Лизу и смутился. Протиснувшись к ней, он поздоровался.

– Я вижу, вы тоже восхищены Аночкой? – спросила она.

– По-моему, у нас новый готовый театр. Я не думал, что Цветухину так все удастся. Смотрите, как приняли красноармейцы.

– По Аночка-то! Правда? – настаивала Лиза.

– Да, Аночка, – опять уклончиво сказал он. – Для такой благодарной аудитории легко играть.

– А мне кажется, не легко. Надо, чтобы все было понятно.

– Никакой особой понятности не нужно. Народ достаточно развитой, – сказал он и приостановился, словно задержавшись на какой-то мысли, и вдруг добавил: – Но вы правы в том смысле, что непонятное делать гораздо легче.

Было все ещё шумно, и они говорили громко, стоя так близко, что плечи их касались.

– Я рада, что вас встретила.

– Я тоже.

– Я не решалась прийти к вам, сказать – спасибо.

– Это за что же?

– За отца. Уже две недели, как он дома.

– Он… Ах, да! Понимаю. Только я здесь ни при чем.

– Неправда.

Он засмеялся.

– Зачем мне приписывать чужие благодеяния? Это – хлопоты Рагозина. Он ведь знал вашего отца.

– Но это же неправда! До меня дошёл этот слух, будто помог Рагозин. Мой муж ходил к нему – поблагодарить. Но Рагозин сказал, что знать не хочет об этом деле, и прогнал мужа.

– Он дядя серьёзный, – опять засмеялся Кирилл, – и тоже не из благодетелей. Да и вообще отец ваш вряд ли кому особенно обязан. Чем должен был – он, видно, поплатился.

Лиза, насколько могла, отстранила своё плечо от Кирилла и молча глядела ему в глаза.

– Вы, как всегда, исполнили дочерний долг и должны быть довольны. Чего же больше?

– Это – что? Злопамятство? – с горечью сказала Лиза.

– Это – истина, – ответил он сухо и огляделся по сторонам. – Артисты больше не выходят. Надо расходиться.

Он торопливо попрощался.

Стало действительно тише в зале, но ещё многие хлопали, и Цветухин последний раз вывел за руку Аночку.

У неё был такой вид, будто она не могла отрезветь от неожиданного успеха – улыбка её совсем затвердела и поклоны потеряли гибкость. Она все тревожнее искала взглядом Кирилла и все разочарованнее уходила за кулисы.

Наконец она прибежала в свою крошечную уборную – уголок, отгороженный картоном, почти упала на стул и закрыла глаза. Все вышло так, как ей мечталось в сокровенные минуты наедине с собой: она сыграла главную роль, она одержала победу! И вот она не ощущала ничего, кроме полной потери сил и тупой печали. Ей хотелось заплакать от изнеможения.

Она только успела глубоко вздохнуть, как дверь задребезжала от ударов и тотчас наотмашь раскрылась.

Влетел Цветухин. Он сорвал с себя парик и, схватив его за косицу, вертел над головой, точно трофей. В одном шаге от Аночки распахнул руки:

– Роднуша моя! Дай я тебя поцелую!

С неё точно свалилась усталость. Она вскочила, откинув стул, и бросилась ему на шею. Он обнял её и поцеловал в губы. Оторвавшись, он сказал:

– И ещё раз, чудесная моя актриса! Ещё!

Она сама поцеловала его. Он опять нащупал губами её рот. Она хотела откинуться. Он зажал её голову в крепко согнутой руке. Она все-таки вырвалась. Он проговорил поспешно и очень тихо: