Вера Хенриксен - Святой конунг

— Скажи ему, что мне теперь хорошо здесь, — сказала она. — И что я довольна своим замужеством.

Сигрид не стала ничего выспрашивать у нее, но догадалась, что именно после пожара жизнь Ингебьёрг повернулась к лучшему; и она подумала, что Ингебьёрг так же обманывала Тронда, как она обманывает теперь Торфинна. Ей показалось странным, что подлость, совершенная Трондом по отношению к ярлу, могла сослужить хорошую службу Ингебьёрг.

Они послали известие Тронду в Икольмкилль; Кальв хотел взять его с собой в Эгга, поскольку Тронд был его приемным сыном и наследником. Но Тронд передал им на словах, что прибудет в Эгга позже. Он жил в Икольмкилле уже шестой год, хотя — насколько это было известно Сигрид — еще не решил принять сан священника.

И, наконец, они посетили Торсу, чтобы попрощаться с Суннивой и Ульвом.

И вот, вскоре после дня святого Якоба и Филипа, они отправились в путь.

И для Сигрид оказалось куда труднее покинуть Оркнеи, чем она ожидала. И, видя, как острова исчезают в морском тумане, она все еще чувствовала тепло прощальных объятий Суннивы, видела пухлые, маленькие пальчики малютки Одда…

Они шли с попутным ветром и на четвертый день достигли Стада. Кальв показал Сигрид остров Гиске, когда они проплывали мимо, потому что в прошлый раз, когда они плыли здесь, была ночь, и она его не видела.

Но они не стали там останавливаться. Торберг, брат Кальва, умер, пока они жили в изгнании; а его сын, Эйнстейн Тетерев, был теперь на Гиске лендманом. Они поплыли дальше на север, не выходя на берег до самого Аустрота.

Там их радушно встретил Финн и Торбьёрг дочь Хальвдана. Но они пробыли у них совсем недолго: Кальву не терпелось поскорее вернуться в Эгга.

Через неделю они снова оправились в путь.

Финн ездил в Каупанг к королю Харальду и добился прощения для Кальва. Через некоторое время Кальв отправился к конунгу вместе с братом; он дал клятву верности конунгу и стал служить ему. Харальд сдержал свое слово: Кальв получил обратно всю свою собственность и все свои права, и даже дом в Каупанге. А Сигрид получила обратно свою усадьбу в Бейтстадте; эти усадьбы тоже управлялись королевскими людьми во время ее отсутствия.

Сигрид чувствовала, как в висках у нее стучит кровь, когда они подплыли к месту, где пролив Скарн переходил в Бейтстадтский фьорд. И когда они вошли во фьорд, она не могла удержаться от слез, сама не понимая, почему плачет. Все это ей казалось сном; но, снова увидев знакомые места, она, к своему удивлению, не ощутила никакой радости.

И, как она не пыталась, она не могла с теплым чувством думать о времени, проведенном в Эгга. Она различала очертания Каупанга в утренней дымке, видела полуостров Фроста, куда приезжала на тинг с Эльвиром, сначала, а затем с Кальвом, разглядывала вдали Мэрин и Стиклестад. Но это были только места, знакомые ей, но ничего для нее уже не значившие.

Теперь в памяти ее всплывали Оркнеи, море, волны, набегающие на берег; и она думала, что теперь там, шторм или хорошая погода.

И еще Суннива с маленьким Оддом. Она обрела теперь спокойствие в Катанесе. Ульв просто носил ее на руках, и то, что ему пришлось ждать целых два года, не имело никакого значения. И ущемленное чувство собственного достоинства Суннивы расцвело пышным цветом под его восхищенным взглядом. Сигрид оставалось только надеяться, чтобы это не перешло у нее в надменность.

И еще Тронд, каким он был летом: такой тихий, совсем чужой, каждое утро скачущий верхом к мессе в Киркьювог. Она с трудом узнавала в нем прежнего, веселого и проказливого Тронда; что-то мучило его.

Ей хотелось узнать, печалится ли он все еще об Ингебьёрг. Но он только усмехался, когда она пыталась что-то узнать у него. И он спрашивал у нее, не считает ли она его собакой, воющей на луну.

— С ней у меня давно все кончено, — сказал он.

Сигрид говорила с сыном и о своей христианской вере тоже; рассказала ему о том, как сумела обрести мир: забыла свою гордость и предоставила все решать священникам. И она, упрекавшая Кальва в том, что он не верит в Бога, стала понимать, что сама не верит в Него; теперь до нее дошло, что имел в виду Сигтрюгг Шелковая Борода, разговаривая с ней в Икольмкилле: ей следовало доверить свою печаль Богу, вместо того, чтобы подавлять ее в себе.

Но Тронд не стал обсуждать с ней это…

— Сигрид, ты не хочешь взглянуть? — услышала она голос Кальва. Она повернулась в ту сторону, куда он указывал: перед ним, на высоком холме, лежала усадьба Эгга.

— Вряд ли тебя радует возвращение в свой дом, раз ты не хочешь даже взглянуть на него! — сказал он. — О чем ты думаешь?

— О Сунниве, Ульве и маленьком Одде, — ответила она. — И о Тронде. И еще мне хотелось бы знать, какая сегодня погода на острове Росс.

Кальв рассмеялся мальчишеским смехом.

— Может быть, повернем обратно? — спросил он.

— Ты хочешь, чтобы я попросила тебя об этом?

— Нет.

Глаза его блеснули, когда он одним движением руки отстранил рулевого и сам повел корабль.

Глядя на него, стоящего у руля, Сигрид вдруг заметила, как он постарел за последние годы. Она не замечала этого, видя его из года в год; она мысленно видела его таким, каким он был в день отплытия из Эгга.

Он располнел, борода и волосы его поседели и лишились блеска. И она подумала о том, что, наверное, и сама изменилась: время ведь не было с ней особенно ласковым.

«Ты теперь красивее, чем когда-либо», — сказала ей Сигват всего три года назад. Было время, когда она считала важным для себя быть красивой. Но теперь для нее ничего не значили пустые похвалы человека, всю жизнь льстившего другим.

— Какая же ты дура! — сказала она самой себе. Она не заметила, что произнесла эти слова вслух, и Кальв спросил, о чем она говорит. Она улыбнулась.

— Я разговариваю сама с собой, — сказала она, — и я сказала, что я старая дура.

Она снова улыбнулась, покачав головой.

— Тебе не следует в этом сознаваться, — сказал Кальв, — иначе все согласятся с тобой.

Она снова улыбнулась, оценив его неуклюжую вежливость. И она почувствовала радость оттого, что он именно такой. С его словами и образом мыслей. Во всем этом было что-то очень надежное.

Впрочем, Сигват сдержал свое слово после их последней встречи; Торфинн ярл рассказал о его поездке к конунгу Харальду.

Как он и обещал, он высадился на Сэле. Но дальше он так и не продвинулся; он был слишком болен; говорили, что конунг Олав явился ему во сне и назвал день его смерти. И он принялся спешно составлять завещание королю и распорядился вырезать на деревянной палочке, пока еще было время. И когда назначенный день стал клониться к вечеру, он почувствовал, что пока еще не умирает. И тогда он встал с постели и сочинил песнь о том, как горячо желает встречи со своим господином. И когда песнь подошла к концу, он упал мертвым.