Михаил Левицкий - Варяжские гнезда

И светлый образ Сары исчез перед взорами Водана. Водан как бы пришел в себя и живо вспомнил облик этой, так преждевременно угасшей девушки, столь полной любви, и все дни, проведенные им в доме ее отца.

– Сара! Ты вся была любовь! – воскликнул он. – Тебя не могла не увлечь вера любви и всепримирения. Велик и праведен Альфодер, возвеличивший тебя среди дев земных. Ты достойная дочь Бальдра. Увидев тебя, я начинаю верить, что Бальдр воскрес.

– Смотри! – раздались голоса с неба.

Водан увидел над собой дивную картину. Разверзлось небо, и на престоле был Сидящий, сияющий, как драгоценнейшие камни, и вокруг престола радуга, переливающая всеми цветами. Видеть лик Сидящего Водан не мог, так ослепителен был свет, исходящий от него и от престола. Вокруг престола стояли толпы мужей и жен в белых одеждах, с золотыми венцами на головах. От престола исходили молнии, и горели перед ним светильники ярче солнца. А у ног Сидящего разливалось стеклянное море, подобное кристаллу. Среди множества мужей, стоящих у моря, Водан узнал Богучара, Драгомира, Зур-Иргака и Елеазара бень-Охозию, несколько выше их и ближе к престолу в сиянии его лучей были Феодор, Иустин и Сара. Где-то в другом месте у моря стоял Агафодор, беседующий с двумя старцами, в которых Водан признал по изваяниям, виденным в Танаисе, древних Сократа и Платона. Все они казались исполнены блаженства. Они все простирали к нему руки и громко возглашали:

– Не говори о Бальдре, плоде твоего бреда. Не Бальдр воскрес! Христос воскрес!

Корабль Енрика был хороший ходок под парусами, а ветер дул попутный. Раненый царь был доставлен в Сингуту в несколько дней. Фригг уже знала о поразившем ее горе. В первую же ночь ей во сне являлась Сара и сказала: «Твой муж ранен и умрет скоро». А Фригг снам таким верила, особенно когда видела Сару. Не прошло еще дня, как она получила письмо, принесенное на хвосте ворона, присланного из стана. Письмо подтверждало то же горестное известие, и царица предалась отчаянию. На всех башнях городских была выставлена стража и о всех появляющихся судах немедленно извещали несчастную царицу. Она сама вышла навстречу кораблю, как только он вошел в залив Сигтуны. Седые волосы ее были распущены и падали на плечи, лицо заливалось слезами. Когда же она увидела дорогого мужа, в несколько дней осунувшегося и совершенно расслабленного, ноги под ней подкосились, и она упала, рыдая, на руки сопровождавших ее женщин. Дни и ночи она просиживала у изголовья умирающего мужа, не переставая заливаться слезами. Врачи около него хлопотали, но чувствовали, что их наука бессильна. Старая Эйра, сознававшая невозможность спасти властелина, которому она была так предана, рвала на себе волосы, плакала и рыдала, и проклинала тот день, когда она спаслась от яда Мимировых стрел. Однако богатырское сложение царя на время пересилило болезнь. Раны зажили, лихорадка уменьшилась, хотя и не совсем исчезла, и он оказался в силах вставать. Но это не было возвращение к здоровью. Внутренние страдания не прекращались, а сделались менее острыми, но за то постоянными. Есть Водан почти ничего не мог и худел изо дня в день. Силы его были подкошены. Фригг, сперва так радовавшаяся выздоровлению мужа, теперь не могла смотреть на него без слез, хотя старалась в присутствии его казаться веселой и поддерживать в нем надежды. Водан сознавал свое положение. Он призвал из Квенских гор сына своего Ингве-Фрея, и с ним и с дротами каждый день обсуждал государственные дела, знакомя наследника своего со всеми трудностями правления. Часто совещался он и с дружинниками, как готскими, так и славянскими, находившимися в Сигтуне. Он внушал им сознание необходимости поддержания союза и тесного единения между всеми приморскими городами всех трех берегов Винетского моря. Однажды он призвал Ингве-Фрея и сказал ему:

– Все братья твои идут к нам. Я их оповестил.

– Отец! – сказал Ингве-Фрей. – Твое здоровье улучшается. Ты еще поживешь.

– Знаю, что могу еще пожить немного, но позорной смерти на соломе не хочу. Много о ней я говорил людям, научал их ее презирать и только ее и бояться.

Скоро съехались все сыновья царя, княжившие в разных уделах земель квенов, саксов и иотов.

Он созвал жену, детей, дротов, прорицательниц и дружинников, как береговых, так и морских. Совершили жертвоприношение в храме Тора, затем полдня пировали в царском дворце. Красивые, нарядные девы, увенчанные цветами [54], разносили кушанья и пития. Мед, пиво и вино заморское лилось рекой. Царь сидел мрачный. Он думал про себя:

Добро ли я делаю, что не исполняю то, что приказывали мне несомненно благие духи Богучара, Драгомира и Сары в видениях моих. Но могу ли я отказаться от того, чему учил так долго народ мой? Поверят ли мне теперь, если я заговорю иное, чем то, что проповедовал всю жизнь. Велика была наука Драгомира, тверд в веровании был Зур-Иргак, полна любви была Сара, но я разве дурному учил народ? От поклонения злым духам я их отвлек.

Внушив страх Гелы и презрение к смерти на соломе, я сделал людей храбрыми, а храбрецы мои помогли мне создать великую державу.

Не так уже далеко учение мое от того, чему веруют последователи Бога Феодора, Иустина и Сары и мудрецы, продолжающие проповедь Богучара, Драгомира и Зур-Иргака, или мыслители греческие, египетские, да персидские, а так же еще книжники еврейские. Но мой народ их бы не понял.

Если я ошибаюсь, прости меня Единый Всевышний, а дело свое я должен довести до конца и запечатлеть примером, чтобы знали потомки, что у меня слово с делом не расходилось.

Он сделал усилие над собой. Черты лица его приняли величественно спокойное выражение. Он велел возложить себе на голову венец и встав произнес:

И до дна осушив рог сицилийского вина, рукой он сделал знак, чтобы все удалились. Остались с ним только его жена и дети, и несколько приближенных, которых царь не отпустил от себя. Он обратился к детям: