Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]

– Эй, вы, эхо! Эй, вы, девы! Бросьте со мною шутки в эту ночь! – ответил на это чей-то глухой голос.

Звук этого голоса, по-видимому, окончательно успокоил Цезаря. Его взор по-прежнему был направлен на путника, но и тени страха уже не было в нем.

Между тем путник с поразительной медлительностью, словно дряхлый старик, не переставая разговаривать с собой, продвигался вперед. Он был неуклюж и сильно горбился, его походка была неуверенна, и он все время опирался на палку. Лицо же и вся фигура его были закутаны черным плащом, который был привязан у бедер, причем против глаз были вырезаны две дыры. Это была черная одежда кающегося, которая одевалась обыкновенно самыми отъявленными грешниками.

– Добрый вечер, отец! Куда так поздно и в таком одиночестве? – веселым голосом спросил Цезарь, снова чувствуя себя свободным от пережитого только что ужаса.

– Хорошо одиночество, когда на каждом шагу кричит и воет волк! – с ужасным смехом ответил кающийся.

– Я как будто уже слышал этот голос? – задумчиво сказал Цезарь. – Ах, ты явился, словно по зову! Не старый ли ты мой учитель великого искусства – дон Савватий из Падуи, внушивший мне умную мысль, показав в зеркале из магического камня мое будущее. А когда инквизиция пожелала поближе познакомиться с тобой, сжегший свои книги и исчезнувший как блуждающий огонек на болоте.

– Или как те огненные языки вот там, на вершинах? – заметил кающийся, непомерно длинной, тощей и сморщенной рукой указывая на отдаленную гору, где виднелось довольно обычное в этих вулканических странах великолепное явление.

Казалось, что чьи-то демонические руки кидали снизу вверх горящие факелы.

– Но ведь это – ты? – сказал Цезарь, равнодушно взглянув в указанную сторону.

– Я уже давно был им, – ответил кающийся.

– Да, ты стар, очень стар, и в твои годы тебе необходимы покой и удобство, – нежно промолвил Цезарь. – Теперь я уже не так беден и бессилен, чтобы не быть в состоянии оказать друзьям услугу, как прежде, когда мы в Пизе изучали вместе каббалу. И мне хочется возобновить мои занятия. Поэтому, если ты пожелаешь, мой добрый Савватий, поселиться у меня, в замке Святого Ангела, ты получишь одну из башен и можешь там в таком близком соседстве со святой инквизицией заниматься своим запрещенным искусством, что можешь плюнуть на нее, когда посмотришь на нее из окна. Мы станем тогда делать медные головы, которые говорят, будем изобретать противоядия и изучать растения, дающие такие чудесные яды, что умереть от них – одно удовольствие, и заниматься такими вещами, которые ты так любил тогда, когда я еще был твоим прежним и послушным учеником.

– Да, вы больше уже не младший брат, – произнес кающийся, насмешливо кланяясь, – и я очень благодарен вам за ваше приглашение. Но людям, прожившим более пятнадцати столетий, следует думать о смерти, эти обязанности и меня заставили отказаться от черной науки и послали в Рим, чтобы на этом юбилейном празднике я спас свою душу.

– Пятнадцать столетий! Ты шутишь, или сошел с ума, дон Савватий! – испуганно воскликнул Цезарь.

– О, вы еще не знаете, как долго может ненавидеть Небо! – с горячностью ответил кающийся. – Уже много столетий миновало с тех пор, как был зажжен огонь великой радости, а тот, кто плюнул в лицо Сыну Божию, когда Тот нес крест на лобное место, все еще одиноко странствует по свету. [12]

– Но оставайся у меня, я знаю, ты обладаешь многими великими тайнами, изучение которых разрешает нам даже сама церковь, – льстиво сказал Цезарь. – Разве я не видел, как ты пробудил в образе привидения умершего императора, который вручил мне свой скипетр?

– Какая польза тебе утруждать его еще раз? – спросил кающийся.

– Но если ты можешь пробуждать умерших, разве ты не можешь успокоить их? Чего ради он своим присутствием будет омрачать мне сияющий день? – воскликнул Цезарь, мучительно сжав руки.

– А разве и тебе мешают мертвецы? – спросил кающийся, и его глаза сверкнули в отверстие дьявольским огнем.

– Ты опытный толкователь загадок, – спокойнее промолвил Цезарь. – Я не могу сказать, что боюсь этого, но оно мешает мне, когда вдруг среди пира или блестящего праздника я, подняв свой взор, вижу того мертвеца перед собой. Но не думай, что я боюсь его. Я презирал его при жизни, презираю его после смерти! Я скажу тебе, дон Савватий, что, когда, возложив в Неаполе в качестве посланника святейшего престола корону на голову короля дона Федерико, я в первый раз увидел его, я почти не испугался.

– Это лихорадочный бред; сын мой, вас преследует одно из самых сильных воспоминаний, которое может быть вытеснено только еще более сильным, – с коротким заглушенным смехом ответил кающийся. – Но вы забыли отослать ваших собак, а луна уже далеко зашла за Монте Сомма.

– Разве ты слышал мои угрозы Зейду? – с легким недоумением спросил Цезарь. – Но я никогда не грожу понапрасну. Эй, Марий, Сулла, за ним!

С этими словами Цезарь указал на след Зейда собакам, неподвижно лежавшим и все еще дрожавшим, словно присутствие незнакомца наполняло их страхом.

Но животные не двинулись, а снова завыли.

– Без сомнения, я обладаю чарами, мешающими им удалиться. Но я ухожу, – проговорил кающийся со своим обычным хихиканьем.

– Теперь уже поздно, пойдем со мной туда, в картезианский монастырь, – промолвил Цезарь.

Однако кающийся отрицательно покачал головой и насмешливым и одновременно тоскливым тоном тихо ответил:

– До самого Рима я не должен отдыхать под крышей, а тем более осквернять своим присутствием святой дом.

– Тогда я проведу вместе с тобой ночь под этим могучим кровом, – сказал Цезарь, указывая рукой на небо.

– Нет, я не смею медлить, а ты должен возвратиться к своему обществу. Разве у тебя не горят уши? Ведь там говорят о тебе! – произнес кающийся и поднял свой посох, словно намереваясь продолжить путь.

– Так обещай, по крайней мере, навестить меня в Риме. Тебе стоит только явиться в замок Святого Ангела с каким-нибудь знаком от меня к донне Фиамме, такой же последовательнице черного искусства, и ты будешь вернее и безопаснее спрятан у нее, чем некогда Мерлин [13]при дворе короля Артура.

– Дайте мне ваш знак, – после небольшой паузы проговорил мудрец, – об этой женщине и о ее любви к науке я уже слыхал.

– Тогда я тебе отдам мой ядовитый смарагд, который краснеет, если мое питье опасно, свой перстень я уже отослал по другому делу, – медленно сказал Цезарь, а затем с очевидной неохотой вынул из углубления в палке маленькую свинцовую коробочку, величиной и видом напоминавшую игральную кость, и отдал ее кающемуся. Если нам суждено увидеться с тобой снова, дон Савватий, то покажи мне тогда наконец свое лицо, которое ты так тщательно скрывал всегда. Тебе нечего бояться, что я из недостатка веры или рассудка предам тебя.