Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Взяли косы, грабли, но почему-то поехали в сторону леса.

— Будем выкашивать траву на полянах, — сказал казак, заметив недоумение юного работника.

Трава под лесной сенью росла густо и высоко. Они поправили оселками косы и принялись за дело. Юре очень хотелось показать себя с хорошей стороны, и он старался изо всех сил. Однако видел, насколько далеко его умение от того, как работает крестьянин. За ним не угонишься. Но на втором часу косьбы дело пошло куда лучше. Так что мальчик даже удостоился похвалы.

В усадьбу они вернулись только с закатом солнца.

После ужина Заводчиков прошел на отведенное ему место и даже не заметил, как уснул. А утром старая казачка долго трясла его за плечо, прежде чем смогла разбудить.

Сегодня подростку предстоял экзамен. И он задержался у входа в конюшню, чувствуя себя как неопытный пловец перед прыжком в воду.

Лошадь стояла головой к кормушке, а к нему задом и жевала свое сено, всем видом выражая полное безразличие к незнакомцу, почему-то приблизившемуся к ее стойлу.

Он проговорил про себя весь порядок действий. Надо зайти сбоку, снять со стены узду и надеть на голову. Потом раскрыть лошади рот и взнуздать.

Да вот беда! Лошадь мотает головой, скалит большие желтые зубы, а рта не раскрывает. Наверняка она чувствует неумение и несолидность нового хозяина. С опаской мальчик нажимает уздой на лошадиные зубы. И вот она, как видно из милости, раскрывает рот — и узда на месте.

Это победа! Вернее, ее начало. Теперь надо вывести лошадь из стойла во двор. Больше по привычке, чем по необходимости, она пятится и входит задом между лежащими на земле оглоблями телеги.

Юру не покидает ощущение, что казак тайком смотрит из окна, и поэтому он волнуется вдвойне. Тем более что теперь начинается самое главное.

Подросток выносит из конюшни тяжелый, пахнущий лошадиным потом хомут и пытается надеть лошади на шею. Она мотает головой и косит на него огромным голубым глазом. «Почему ты молчишь? — как будто спрашивает она. — Ну, скажи мне что-нибудь ласковое. Я так редко это слышу». — «Помоги мне, очень прошу, — отвечает он. — Я знаю, ты добрая. Мы весь день проведем вместе, и я буду тебя жалеть и ласкать…»

Хомут надет. Надо его засупонить, то есть стянуть створки сыромятным ремнем. Это дело взрослого и сильного мужчины, а не мальчишки, впервые подошедшего к лошади вплотную. Но не зря он вчера так старательно проходил урок.

Осталось надеть шлею и дугу. Но и дуга — задача не из легких. Она не держится на положенном ей месте, а валится на сторону и выскакивает из ременных гужей, перекинутых через оглоблю.

Но вот дело сделано. Лошадь запряжена и помахивает длинным своим хвостом.

Вышел хозяин и внимательно со всех сторон осматривает упряжь.

— Для первого раза сойдет, — говорит он, чуть помедлив. — Гляди в оба. Не упусти лошадь. Народ тут всякий шастает.

Хозяйка вынесла узелок с едой. Юра, как заправский возница, чмокнул и выехал на еще пустынную улицу станицы. Он весь мокрый, вспотел от пережитого напряжения, но утренняя прохлада и движение охлаждают его тело. День еще только начался, а уже так много пережито.

Сегодня работается лучше. Хорошо, когда рядом нет придирчивого глаза. Коса идет легко и равномерно. Поработав до полудня, поев хлеба с молоком, он ложится на траву и смотрит в бездну неба. От бегущих облаков кружится голова, и мальчик думает, что вот это облако, очень похожее на лебедя, непременно долетит до Петрограда.

А еще он думает об Оле Колосовой — девочке, с которой катался на лодке.

Из рассказа Марии Виноградовой:

— Вспоминаю нашу воспитательницу Марию Ивановну Постнову, которой родители передали нас на вокзале из рук в руки. Она нам казалась красивее всех. В меру полна, доброе лицо. Когда улыбалась — обнажался ряд ровных белых зубов. Вот цвет глаз не помню, но взгляд был очень ласковый и проницательный.

Мария Ивановна знала обо всех все. Но мы ее не боялись, уважали и старались не огорчать. Для нас, двадцати пяти девочек, она была матерью большой семьи. Среди детей всякие были: и хвастунишки, и лжецы, были случаи присвоения вещей, сплетничали… А наставница наша пыталась всячески нас исправить. Прививала любовь к чтению. Учила рукоделию. Раздобыв где-то машинку, шила одежду.

Мы же поначалу жили беззаботно. Ходили на озеро, прихватив ведерки. Ловили рыбешек, букашек, несли домой, захламляя спальни. Мария Ивановна делала обход, выбрасывала все это.

Потом появилось новое увлечение — стали промывать золото. Но воспитательница нас убедила, что песок не золотой, а блестящие песчинки — не что иное, как слюда и кусочки медного колчедана.

Однажды мы узнали, что неподалеку от Миасса есть бойня. Захотелось посмотреть, как забивают скот. Присели в кустах и стали вглядываться. Только мы опоздали и ничего не увидели, кроме ворон, слетевшихся к месту убоя.

Ушли мы, конечно, не спросясь. Марии Ивановне кто-то передал. И она нас журила: нельзя детям смотреть, как убивают животных.

Нельзя смотреть, как убивают животных… А как расстреливают пленных? Вешают людей?

Педагоги делают все возможное, только бы уберечь своих воспитанников от происходящего. Но все равно детским глазам открывается жестокий, не знающий компромиссов мир взрослых. Бывает, и дети дерутся и ссорятся. Но уже через полчаса, ну в крайнем случае на следующее утро снова играют вместе. Их же отцы — непримиримы.

Могли ли думать несколько десятков воспитателей, покидая Финляндский вокзал, что им выпадет такой жребий? Оттуда, с берегов Невы, многое представлялось иным. Да, они знали, им придется сражаться с голодом и болезнями. Но сегодня речь уже идет о самой жизни детей.

Из рассказа медсестры Клавдии Троицкой:

— Один из мальчиков, Роберт Виллерт (это он упал в обморок во время расстрела красноармейцев), перенес много болезней. Он начал болеть еще в поезде. Перенес гнойный отит, коклюш, двустороннюю пневмонию и дизентерию. Робушка — так я звала его. Вспоминается ночь, когда я ждала кризиса с горячим кофе и чистым бельем. И вот, наконец первые капли пота на лбу. У Робушки кризис. Какая радость!..

…На Финляндском вокзале врач Еропкина подвела ко мне двух девочек и мальчика. Отец — рабочий. Фамилия — Ореховы. Дети были ослабленные, истощенные. Особенно поразила меня одна из сестренок. Жизнь в ней едва теплилась. Мы решили во что бы то ни стало выходить детей. И это удалось. Девочка превратилась в толстушку…

…Помню первую утрату — смерть мальчика. Забыла его имя. Заболел он уже по приезде на Урал. Его положили в лазарет с диагнозом «острый лейкоз». Болезнь быстро прогрессировала. Состояние безнадежное. Мальчик был еще в сознании, когда принесли доски, чтобы сделать загородку у его койки. Ведь комната была одна. Малыш приподнялся и спросил: «Сестрица, зачем эти доски? Из них мне будут делать гроб?» Я едва сдержала слезы и, как могла, успокоила мальчика. Ночью он бредил, вскакивал. Потом уснул. Пульс падал… Ничто уже не помогало. На рассвете мальчик умер. А я все сидела рядом и держала его руку.