Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея

В начале лета я вновь прилетел в Ленинград. На этот раз мы назначили встречу с Петром Александровым на Финляндском вокзале, рядом с музейным паровозом, доставившим Владимира Ленина в 1917 году из Финляндии в Петроград.

Еще недавно я находился на борту рыболовного траулера. Мои ноги, отвыкшие от земли, плохо слушались, были чужими, выписывали восьмерки, и нетрудно представить, как странно и смешно выглядел я со стороны. Совсем как загулявший моряк, только что закрывший за собой дверь таверны.

— Завидую вам, — сказал Александров. — Вот я всю жизнь прожил в портовом городе, а в море побывал лишь однажды. Да и то в далекой юности. А если точнее, то даже в детстве.

— И обещали об этом рассказать.

— Да, обязательно расскажу. Но давайте по порядку. О чем мы говорили в прошлый раз?

— О вашей жизни в казачьей семье. А затем колонистов взял под опеку Красный Крест…

— Да, мы попали в хорошие руки. Колония была разбросана на большом пространстве. Все группы отделены друг от друга десятками, а то и сотнями километров. Такие расстояния для России — обычное дело и не кажутся чрезмерными. Но в условиях войны и сто метров могут стать непреодолимыми. Вот почему американцы решили собрать всех детей в одно место. И таким местом стало озеро Тургояк. Это на юге Урала. После трудной зимы снова появилась надежда. Все ходили с радостными лицами. Отъезд в Петроград совсем близко. Речь идет о днях. Ну, может быть, неделях. Еще до окончания лета мы увидим родителей. Думаю, вы знаете — ожидание и предвкушение порой приносят куда больше счастья, чем само событие, которого так ждешь.

— Моряки говорят, что встреча с берегом разбивает не только корабли, но и надежды.

— Вот и мы, колонисты, забыли на время о голоде и нужде в Петрограде, о том, что нас там ждет. Ведь мы были детьми. И каждому больше всего на свете хотелось прижаться к маме. Правда, у нас с Леной уже не было мамы. Но родной дом, все равно, самое лучшее место на свете. Только там ты не чувствуешь себя гостем. А в казачьей станице это чувство меня не покидало ни на минуту. Тетя Маруся и дядя Артамон Приданниковы назвали меня своим сыном и относились ко мне замечательно. Но мама бывает только одна. Даже если ее уже нет на свете.

Однако день шел за днем, а мы продолжали оставаться на месте. Чего только не придумывали воспитатели, чтобы занять наш досуг, — нам читали книги, учили английскому языку, лепке, музыке, рисованию, игре в шахматы… Но лето есть лето. Нас манила природа. И нашим проводником, как и в прошлом году, оставался любимый нами преподаватель ботаники Илья Френкель.

О таких учителях помнят всю жизнь. Нас удивляло, откуда у этого городского жителя, типичного петербуржца, кроме книжных знаний, еще и искусство следопыта, умение обнаружить звериную тропу. Не было дерева и травинки, которых не мог бы распознать Френкель. Он очень любил лес. И эту любовь привил нам.

— Да, лес, — повторил почему-то Александров. А затем замолчал, что-то припоминая.

Поправив шляпу, он сказал тихо, почти шепотом:

— Но произошло ужасное…

— Что-то случилось с Ильей Френкелем?

— Нет, с ним, слава Богу, ничего не произошло. Он еще долго находился с нами.

В это время к ленинскому паровозу, столь же неподвижному и молчаливому, каким давно стал и его знаменитый пассажир (ему также нашлось место в музее, правда, в другом городе), подошла группа школьников, предводимая молодой учительницей.

Не теряя ни минуты, она стала рассказывать детям особо поставленным голосом, каким говорят только учителя, о том, что было давным-давно, во времена их бабушек и дедушек. Но дети слушали без должного внимания, а некоторые даже повернулись к своей наставнице спиной. Им очень хотелось потрогать паровозное колесо, покрашенное в ярко-красный цвет. Но мешали толстые стекла, отделявшие локомотив от зрителей.

Мы слушали урок куда внимательнее школьников. А они вместе со своей учительницей и не предполагали, что живая и куда более интересная история рядом. Совсем рядом. Стоит лишь повернуть голову и посмотреть на пожилого человека в шляпе.

— Вот такими и мы были, — сказал Александров.

Мы обогнули мемориал и оказались с его противоположной стороны. Здесь нам никто не мешал, и Александров продолжил свой рассказ:

— Однажды, во время завтрака, кто-то, выглянув в окно, крикнул: «Пожар!» Все выскочили наружу и увидели, что над деревьями стелется густой дым. Спотыкаясь о корни и сучья, мы побежали в сторону леса и поднялись на холм. Сверху открылась страшная картина. Наверно, так будет выглядеть конец света, если только, не приведи Господь, этому суждено сбыться.

Огонь вырывался будто из преисподней. Большие деревья пылали как спички. Кругом шипело и трещало. Впереди огня бежали объятые ужасом обитатели леса. Бежали в сторону озера, ища там спасение. Туда же общей большой стаей летели птицы. Пытались уползти от огня и змеи. Никак не думал, что они могут ползти так быстро. Но шансы на спасение были невелики. Извиваясь, змеи гибли на наших глазах.

— Разве вы сами не испугались пожара?

— Мы находились далеко. И все же раскаленный воздух обдавал нас таким жаром, что приходилось то и дело отбегать в сторону. Иначе начнут дымиться наши рубахи. Но мы были отчаянными мальчишками, и любопытство преодолевало страх. Меня всегда привлекала стихия огня. Я вам уже рассказывал, что в Гатчине, где прошло мое детство, часто случались пожары. Мы бегали их смотреть не только днем, но и ночью. Рискуя жизнью, горожане спасали дома, иначе выгорит полгорода. Здесь же лес горел беспрепятственно. Тушить этот исполинский пожар было некому.

Но вот из ближней деревни появилось несколько мужиков. Кто с топором, кто с лопатой. Неожиданно мы увидели среди них Френкеля. Тоже с лопатой в руках. Он забыл снять очки, и огонь отражался в их стеклах, придавая нашему учителю странный, почти демонический вид. Френкель, и это было очень похоже на него, не только присоединился к мужикам, но и взял на себя руководство тушением пожара. Но все напрасно. Силы были очень неравны.

Огненное зрелище настолько поглотило наше внимание, что мы забыли и про завтрак, и про обед. И проторчали на холме до самого вечера, пока огонь не докатился до озера. Там он и захлебнулся.

Мы стали спускаться вниз и у подножия холма встретились с Ильей Соломоновичем. Френкель шел медленно, шатаясь и опустив голову. Он остановился и заплакал. Голова учителя была усыпана пеплом. Лицо черно от копоти. Одежда и башмаки обгорели. Френкель плакал, не стесняясь нас, своих учеников.

Пожар этот стал наваждением. Он мне снится и мерещится всю жизнь. Никак не уходит из памяти. И конечно, лицо Ильи Френкеля. Слезы, бегущие по его черному от копоти и горя лицу.