Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Вскоре Аллен убедился, что для капитана Робинса таким увлечением является чревоугодие. Только они познакомились, только задали друг другу первые свои вопросы, как в каюте появился стюард с подносом. Но это была лишь прелюдия. Напитки и закуски, а затем и горячие блюда пошли как по конвейеру. Лишь два часа спустя, пошатываясь от сверхобильной трапезы, они поднялись на палубу.

— Капитан, ради чего вы устроили это пиршество? Неужто в мою честь? — спросил Аллен.

— Разумеется, нет. Ведь я не знал о вашем приходе.

— Вы хотите сказать, что это был обычный, иначе говоря, рядовой обед?

— Разумеется. Почему бы не устраивать себе маленькие радости ежедневно? Поститься — это никогда не было моим правилом. Я люблю людей с хорошим аппетитом. А от голодных, знаете ли, бывают всяческие неприятности. Иногда даже революции.

— Но ведь и неумеренность в застолье имеет свои недостатки. Некоторые даже видят в чревоугодии порок, — заметил Аллен.

Прежде чем ответить, капитан Робинс покачал головой.

— В известной мере вы правы. Конечно, бывают крайности. Но мне куда симпатичнее чревоугодники Рабле, чем астенические лицемеры с вечно постными лицами и ссохшимися от воздержания желудками. Как правило, это мрачные брюзги, патологические завистники, неискренние и тем опасные. Вижу, вас смущает некоторое отсутствие у меня талии?

Аллен отвел глаза от сытого брюшка капитана.

— И в этом тоже больше достоинств, чем кажущихся эстетических потерь, — сказал Робинс. — Действительно, в молодости меня очень расстраивала моя полнота. Но привык и притерпелся. А теперь, не приведи Господь, случится беда, — мой животик окажется в море надежнее спасательного жилета. — Робинс с таким юмором, удовольствием и даже пафосом говорил на эту, видимо излюбленную им, тему, что Аллен невольно рассмеялся.

— Да у вас целая философия! И мне трудно ее оспорить. Хотя, — он погасил улыбку, — видит Бог, очень многие люди в этой несчастной стране, где мы с вами сейчас находимся, постятся не по своей воле или прихоти. Особенно горько думать о голодных детях.

— Я знаю. Я читал об этом в газетах.

Они подошли к носовому трюму.

— Мне сообщили, — сказал Робинс, — что все места у береговых причалов заняты. Будем разгружаться на рейде.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое… Конечно, у пирса куда лучше. Зато трудно уследить за командой. Город действует на моих кочегаров и матросов возбуждающе. А на рейде они будут работать как черти, чтобы разгрузиться как можно скорее и отправиться на берег. Думаю, запасы спиртного в вашем порту изрядно поубавятся.

— Описание портовых кабаков стало общим местом морских рассказов, — заметил Аллен. — Недавно в одной книге я прочел слова, которые мне много объяснили. Вот их смысл. Если вы увидите на берегу моряка, а он не совсем трезвый, то не спешите его осуждать. У вас, пока он постился, были дни праздничные и воскресные, было множество событий, когда вы поднимали бокал. Для него же все это сложилось в единый праздник стоянки в порту.

— Истинная правда, — согласился Робинс. — Судно, по своей сути, добровольная тюрьма. Хотите, я вам прочту об этом стихи?

— А кто их автор?

— Я.

— Вы?

— Да, не удивляйтесь. При моей внешности в это трудно поверить. Но чем только не станешь заниматься, если сидишь в каюте один, если за иллюминатором море и только море, а до берега тысячи миль. За грубой внешностью и крепкими словечками не каждый способен распознать нежную тоскующую душу. Но поверьте на слово, среди нас, моряков, немало поэтов и художников.

Робинс чуть помолчал и добавил:

— И еще философов.

Аллен не знал, что сказать. Он был журналистом и был привычен к непредсказуемости и переменам в разговоре. Тем не менее Робинс удивил его неожиданным своим откровением.

Сам же Робинс, кажется, был смущен. Должность капитана постоянно вынуждала его быть сдержанным. И вот надо же! Раскис, разоткровенничался… Что-то в этом молодом человеке располагало к исповеди. А нет ли у него духовного сана?

— Вы мне обещали прочесть свои стихи, — напомнил Аллен.

— Может, сами прочтете? На досуге. У меня есть копия.

— Спасибо. Но я хочу услышать хоть несколько строчек. Мы стоим на палубе парохода. Вы капитан этого парохода. Кто же прочтет их лучше вас?!

— Ну, если несколько строк…

Робинс набрал полную грудь воздуха, как это делает певец, который собирается взять высокую ноту:

— Так тому и быть.

Больше он читать не стал. И чтобы побороть смущение, тут же начал давать распоряжения боцману. Лицо его вновь приняло суровое выражение. Как и подобает капитану. А не стихотворцу.

Теперь Аллен видел перед собой совсем другого человека. С цепким и твердым взглядом, решительным голосом и жесткими движениями. Даже брюшко стало менее заметным под форменной курткой и положительно обозначило деловую солидность и уверенность.

Только сейчас Аллен заметил, что судно, пересекавшее океан, сияет свежестью окрашенных бортов и надстройки. Лебедки на носу и корме, шлюпки ботдека зачехлены зеленым брезентом и увязаны тросами. На влажной палубе во всем царил порядок. Команды капитана выполнялись без суеты, но споро.

Райли Аллену, любившему порядок и аккуратному даже в мелочах, все больше нравились капитан и его судно.

— Скажите откровенно, — вывел его из задумчивости Робинс, — ведь вы поднялись на борт не только затем, чтобы справиться о грузе? Это мог сделать любой из ваших подчиненных. Какие еще проблемы вас волнуют?

— Вы угадали, капитан. Хотя надеюсь, что моя просьба не будет для вас чрезмерно обременительной. Хочу попросить взять на обратном пути в Штаты почту.

— И только? Ну, думаю, моему пароходу по силам справиться с таким грузом.

— Но писем много.

— Как много?

— Тысяча, а может, и две.

— Действительно немало. Кто же это так много пишет?

— Дети. Русские дети. Вот уже пятнадцать месяцев они не видели своих родителей. Нет нужды говорить, как ждут в далеком Петрограде каждую весточку. В Сиэтле вас встретят. Вы должны будете передать почту из рук в руки. А потом…

— Да, да. Я понимаю. Они, эти письма, должны попасть в Россию… Мистер Аллен, вы меня заинтриговали. Учтите, я не только люблю вкусно поесть, но еще и невероятно любопытен. Какие тайны связаны с этими письмами?

— Ровным счетом никакие. Но для человека, как вы о себе сказали, любознательного — это удивительная история, сравнимая, может быть, с десятком авантюрных сюжетов. И при этом совершенно невыдуманная. Трагическая и романтическая, порой печальная, порой озорная…