Канта Ибрагимов - Маршал

В эфире поднялась паника – пропал москвич. Сказали, что его зовут Тота Болотаев – чеченец. Потом рация умолкла, наступила тишина, которую в ушах Иноземцевой от чего-то стал нарушать всё возрастающий пульс.

Иноземцева помнила, что в детдоме, ещё в малом возрасте, её почему-то, порою даже воспитатели, называли, а дети обзывали чеченкой-дикаркой. Позже её перевели в другой детдом и у неё осталась только кличка «дикарка», и вот первая часть «чеченка» навсегда исчезла, о ней просто позабыли все, в том числе и сама Иноземцева.

Повзрослев, Дада Иноземцева узнала, что чеченка – это не просто так, а национальность.

Уже обучаясь в медучилище, она поехала в свой первый детдом. Она, конечно же, никого не помнила, но ей подсказали, что есть бабушка Клава, которая что-то ещё знает и помнит.

Иноземцева нашла бабу Клаву. Та жила в старой грязной комнате деревянного, барачного дома в окружении нескольких кошек и не очень здоровой приемной дочери.

Даду поразило то, что баба Клава сразу же узнала её, а когда гостья стала докапываться до подробностей, бабуля сказала, что узнала Иноземцеву по шраму:

– А более ничего не помню, – словно под панцирем скрылась и жестко-командным жестом указала на дверь.

Так Иноземцева толком ничего и не узнала, но она на всякий случай оставила свои координаты и в своем первом детдоме, и у дочери бабы Клавы.

Никто на связь с ней не выходил, и Дада о своей кличке более не вспоминала и никогда в жизни чеченцев не встречала, и тут по рации она услышала о каком-то чеченце.

Судя по переговорам, и об этом в эфире говорили, наверное, этот чеченец-москвич находится в районе между буровой и дежурной энергетиков.

При нормальной погоде это небольшое расстояние для поиска, но при том, что уже минус пятьдесят, а может, и ещё ниже, никто рисковать не захочет и даже запрещено, а Иноземцевой даже в обычный день категорически запрещено покидать пост, но её что-то немыслимое поманило, повлекло. А ведь она на самом Крайнем Севере выросла и прекрасно знает, что с такими морозами шутить нельзя. На таком морозе замерзает и умирает всё – воля, мозг, кровь, жизнь. Но она упрямо пошла. И ей, а точнее Болотаеву, просто повезло. К дежурке энергетиков подходило шесть дорожек с разных сторон. А Иноземцева наугад двинулась, понимая, что далеко не сможет пойти, и тут за небольшим поворотом увидела черную тень, как приставленный к стене мешок. Болотаев присел на корточки и в такой позе остывал, когда его тронула Иноземцева и через одежду сразу сделала ему укол, что следовало делать в случае обморожения.

Никто, в том числе и сама Дада, после не могли понять и поверить, как с такого расстояния, в такой мороз, когда и самому идти очень тяжело, она дотащила москвича до дежурки…

По этому поводу у Болотаева и Иноземцевой сложились две легенды.

Так Тота, когда ещё только-только приехал в Тбилиси, решил, как и многие местные жители, потреблять местное вино, веря, что оно раскрепощает, вдохновляет и возбуждает в танце. Оказалось, совсем наоборот. И с тех пор Тота вообще не пил крепкие напитки. А Иноземцева не просто крепким, а спиртом его напоила, спиртом обтерла. И как позднее Тота шутил: если бы он чуть задержался, то алкоголиком бы стал.

Совсем иначе звучала легенда Дады Иноземцевой. Она говорила, что, согласно древнему преданию чеченцев, о котором Тота позже поведал, Творец послал ей, как и всем людям, скакуна, но её бедный скакун от мороза замёрз, не доскакал и так бы она и осталась в одиночестве, не познав любви. Однако она решилась побороться за свое счастье, сама несмотря на лютый мороз, выскочила навстречу своему скакуну-жеребцу. Правда, не сама его обуздала, а его на себя взвалила и в дежурку притащила. Оживила, но не обуздала, не удержала. Наоборот, все сделала, чтобы Болотаев на следующий день улетел в Москву.

Всё материально. Всё. Даже мысль, даже любовь и ненависть. Любое чувство – материально. К такому выводу пришёл Болотаев, потому что даже через самые толстые и холодные тюремные стены к нему проникло тепло. К нему прилетели волны нежной любви. Он понял, что она здесь. Дада здесь.

…Когда Болотаев очнулся в дежурке, то есть раскрыл глаза, вначале была какая-то пелена, но потом взгляд ожил, и он увидел прямо перед собой удивительно совершенный профиль девушки.

В институте культуры они изучали типажи лиц. Это явно греческий тип, правда, нос чуть большой, с орлиной горбинкой.

Тут Тота обнаружил, что он накрыт одеялом, но почти голый. Он дернулся. Девушка повернулась к нему. Он встрепенулся, даже отпрянул: на левой стороне через всё лицо шрам, который несколько искажает лицо, – словно две стороны монеты. Понимая это, девушка инстинктивно пытается скрыть одну сторону.

– Как вы себя чувствуете? – Она по-хозяйски откинула одеяло с его ног. – А ну-ка, пошевелите пальчиками. – Она гладит его ноги. – Онемения нет? – Голос у неё мягкий, бархатный. – Судорога, тошнота, слабость? Откройте рот… Вам повезло.

– Кто меня спас? – первое, что смог сказать Болотаев.

– Тот, – она показала пальчиком вверх, – и организм у вас здоровый.

– А где я?

– Дежурная часть энергетиков.

– А вы врач?

– Я дежурная… Медсестра.

– Мне надо в Москву, – вдруг выдал Болотаев.

– Знаю. Вас все ищут. Сейчас за вами машина прибудет. Так что вставайте. Одевайтесь.

– Там мороз? – о своем спросил Тота.

– Мороз ослаб, – сообщает девушка. – Всего минус сорок.

– Сорок?! – испуган Тота.

– Сорок. Всего сорок. Но так, в такой одежде, на север ездить нельзя.

– В жизни больше не приеду… Сесть бы в самолет. Кто за мной приедет?

– Наша дежурка… Одевайтесь. А то опоздаете на самолет… Вот вам свитер и носки шерстяные. Одевайте, одевайте. Вам ещё долго ехать. Да и в аэропорту сквозняки… Как прибудете в Москву – сразу в больницу… О, машина пришла. – Это ей по рации сообщили. – Собирайтесь… и вот, на дорожку. – Она протянула наполовину наполненный граненый стакан.

– Что это такое?

– Спирт. Разбавленный.

– Я не пью.

– Правильно, но сейчас надо, – командовала она. – А в Москве бросите.

В машине Болотаев ощутил приятное тепло изнутри, и свитер согревал, он заснул.

В аэропорту Сургута его разбудили коллеги-москвичи. Все расспрашивали как да что, а он даже имени не спросил у своей спасительницы и, наверное, самым первым сел в самолет, твердо веря, что больше в этот мороз нос не сунет. Правда, по истечении нескольких дней, увидев сибирский шерстяной свитер, Тота отчего-то поднес его к лицу, понюхал – какой-то потаённо-манящий запах тоски, заброшенности, одиночества. И ему вновь захотелось полететь в эту бескрайнюю Сибирь, поселиться где-то в глуши вместе с этой медсестрой… Он должен, он обязан её найти. По-человечески поблагодарить. Хотя бы её вещи вернуть.