Мааза Менгисте - Царская тень

Каждому из подчиненных ему командиров он приказал разделить своих рекрутов на группы по десять бойцов. Всего их около семидесяти. Слишком мало, чтобы противостоять армии, но достаточно, чтобы в засаде дожидаться какой-нибудь вражеской части. Большинство из них вооружено старыми винтовками и копьями, лишь у немногих винтовки поновее, ни у кого нет патронов, только у Аклилу в патронташе. Они исполнят любой его приказ, бросят вызов самому императору, потому что поклялись в верности Кидане. Он должен беречь их так же ревностно, как и эту землю, пока не придет время рискнуть всем.

Скажи своему ткачу, что я ответил нет, говорит Кидане, кивком отпуская Аклилу и Сеифу. Скажи ему, что я не подчиняюсь приказам императора. Иди. И будь осторожен. Он отдает мальчику честь и разворачивается, чтобы спуститься по другому склону крутого холма и проверить копыта Адуи – годятся ли они для утоптанной земли.

Почва подсыхает. Ничто теперь не может замедлить наступления итальянцев. Дождливый сезон закончился. Пролетает птичья стая, медленно парит в спокойном небе. У основания холма он останавливается и смотрит в сторону Гондэра и Годжама, в сторону границы с Эритреей и реки Гаш, пытается представить все долины и фермерские угодья между тем местом, где стоит он, и тем, где итальянцы разобьют лагерь. За его спиной слышится негромкое ворчание его людей, направляющихся к своим палаткам. Где-то в невидимой дали в Форт-Балдессари виден силуэт наблюдательной башни с плоской верхушкой. Там расхаживает итальянский часовой, черная точка под теми же лунными лучами, которые сейчас падают на его лошадь. Кидане поправляет на себе шамму и разрывает рукой нити пыли, поднимающейся перед ним. Потом он дает пыли осесть в слабом свете затянутой облаками луны. Бесполезно провозглашать, что даже малейшее зернышко песка принадлежит Эфиопии. Он гладит шею Адуи и прислоняется к ней головой.

Фото

Кухарка: плотная фигура в длинной абиссинской рубахе стоит, склонившись над большущим котлом. В правой руке у нее поварское весло. Левой рукой она держится за край котла, слегка наклоняет его в сторону своих полусогнутых ног. Она становится на корточки, подол ее платья шатром ложится на землю, грубые очертания ее толстых ног почти видны под материей. Она прищуривается на ярком солнце, шея ее выгибается, словно она хочет спрятаться от объектива. Она сутулится, словно попала в силки. Она хмурится так, как умеет только она, и это выражение ее лица умеют растолковать только те, кто знает ее: рот – прямая линия, глаза опущены, подбородок выставлен, словно она напрашивается на удар. Она держит поварское весло за ручку близко к лопасти, и именно это показывает Хирут истинную степень паники, охватывающей ее, когда фотокамера смотрит в ее сторону.

За ее спиной на корточках сидят люди, их коротко стриженные волосы начинают курчавиться. Они подобны горному хребту, поднимающемуся за плечами кухарки. Судя по длине их волос, войне не более нескольких недель и худшее для них еще впереди. Там сидит Гетачев, еще без шрама, который появится у него около глаза. Там сидит Эскиндер, у него пока податливая, необожженная кожа. Рядом с ними Сеифу и его сын Тарику. Сеифу чуть отвернулся, он еще не догадывается о своих грядущих скорбях. Он единственный смотрит на кухарку, единственный, кто повернулся в ее сторону с сочувственным выражением. Он уже давно отказался от своего угрожающего вида и смотрит на нее с выражением отцовского покровительства. За ним сидит Аклилу, он наклонился вперед, тогда как остальные сидят с прямыми спинами. Он не боится демонстрировать свое недовольство, не стыдится собственного любопытства. Тот самый свет, который уменьшает кухарку, привлекает взгляд к нему. Он смотрит так, словно хочет броситься в атаку, словно понимает слабость фотоаппарата. Словно уже знает различие между тем, что видят и что есть на самом деле. У него единственного рот с одной стороны кривится в улыбке и одновременно в насмешке.

На оборотной стороне штамп фотографа, выцветший за годы. По этому району бродило несколько фотографов, они делали снимки, обменивались ими друг с другом. Этторе написал: Una schiava abissina, абиссинская рабыня, но это не его фотография. Он никогда не видел кухарку, Аклилу, Тарику и Сеифу одновременно. Ему никогда не была дарована честь стоять перед этими великими воинами в полной и безусловной безопасности. Он не смог бы сделать эту фотографию и уйти живым.

Хирут находится рядом и потому хорошо видит, как мальчик бежит по хребту горы: его ноги – крылья, его грудь – вместилище реберных костей и тяжелого воздуха. Под предвечерним солнцем, которое начинает скатываться вниз, он появляется сначала звуком: хруст ветки, скольжение ноги по камню, свист, пронзающий мягкий оранжевый свет. Он – летучий мираж, несущийся по неровностям холмов, избегая крутых склонов, его поверхностное дыхание затрудняется плотным ветром.

Кидане уже близко, говорит Астер. Это курьер, добавляет она.

Теперь Астер поспешит занять место сзади, как делала это в течение двух дней их перехода. Она будет торопить женщин, несущих воду и одеяла. Она может даже подставить плечо под тяжелую связку дров. Она будет уговаривать их не сбавлять скорости, от которой они истекают по́том, а во сне жмутся друг к дружке; им хватает сил только помолиться перед сном, и, улегшись, они закрывают глаза, защищаясь от яркого солнца.

Они шли по ночам, чтобы их не увидели с самолетов, которые начали облетать гребни гор и пикировать в долины. Они прятались в пещерах, притулялись к основаниям высоких камней и плотно растущих деревьев. Они изо всех сил старались спрятаться от этих сверкающих больших окон, пугающих, как открытые глаза Сатаны. Астер сказала, чтобы они не боялись. Призывала быть храбрыми. Земля защитит нас, все время повторяла она им, Каждый камень будет к нашим услугам, все реки будут течь в нашу сторону. Не останавливайтесь, сестры, поднимите головы, распрямите спины, двигайтесь, как двигались когда-то наши матери, когда так же отправились на войну.

Женщин около пятидесяти, некоторые из них родственницы и слуги тех, кто поступил в войско Кидане. Среди них есть молодые и старые, некоторые из них знают более одного языка этого района. Они забыли обо всем, кроме самой важной своей способности: носить то, что не может двигаться само, брать груз на плечо и тащить его. Они делали это без жалоб, выполняли приказы Астер, словно и не представляли себе, что могут делать что-то другое. А вот кухарка не смогла удержать свои мысли при себе.

Эти рабыни не понимают, что не обязаны делать то, что делают? спросила она сердитым голосом, который никак не хотел понижаться до шепота. Мы ничего не обязаны делать, мы больше не хотим ничего делать. Давайте разойдемся, повторяла она снова и снова. Но лица, смотревшие на нее, были скорее испуганными, чем сердитыми, скорее смирившимися, чем воодушевленными ее непрерывными призывами спуститься по склону и никогда не возвращаться.