Сергей Марков - Рыжий Будда

Эта потная и жилистая стена людей должна была охранять его от стрелы, ножа, пули, ищущих его худое выносливое тело.

Сейчас офицер, наклонившись над конской гривой, поднимал упавший чумбур; офицеру помогал щетинистый казак, но всадник оттолкнул его ногой.

Всадник скакал по глиняным улицам великой столицы.

Длинная толпа гудела около резных ворот Маймачена, опустевшего сейчас. Офицер взмахнул над головой камчой, и люди расступились. Он поднял глаза и увидел качавшиеся высоко вверху ноги в туфлях. Лошадь офицера храпела и шла в ворота боком.

– Борон, Борон – Вихрь! – завыла толпа, узнав всадника.

Он остановил лошадь.

На воротах висел труп китайского купца с перебитыми ногами.

– Желтый Черт смотрит в небо и не узнает его, – злорадно крикнул кто-то. – Вихрь, Буря – имена, данные нашему избавителю.

– Вихрь и Буря, – подняла толпа слова кричащего.

– Кзыл Джулбарс – Рыжий Тигр, – сказал рябой киргиз, сморкаясь.

Тот, к кому относились слова, молчал. Он внимательно рассматривал фигуру повешенного.

Туфли на ногах китайца были разного цвета: одна была красной, другая синей.

– Он сделал один шаг в собственной крови, – объяснил офицеру один из монголов. – Год назад он меня обсчитал. Его сначала резали, а потом задушили. Желтый Черт кричал на всю Ургу.

Говоривший поцеловал холодное стремя всадника и вытер пыльные губы.

Офицер тронул лошадь. Он держал мешок на луке седла.

Над дверями храмов мерцали золотые изображения священных зверей и Колеса Веры; ламы в крылатых платах, проходя мимо, гремели четками. В руках монахи держали пучки курительных свечей, похожих на черные ветви.

В узком переулке на окраине города конь офицера заржал; перед ним открылась степь. Она пылала в синем огне солончаков.

Горячий воздух дрожал над горизонтом. Казалось, что рад землей возносилась звенящая стеклянная трава, которую не могли согнуть даже беркуты, крутившиеся на небе черными дисками.

Здесь, в котловине, было степное кладбище. Скелеты людей валялись среди скудной травы, сквозь глазницы черепов прорастали стебли цветов, и мертвецы смотрели па мир красными и желтыми зрачками. Здесь ламы из Гандана брали берцовые кости для священных флейт. Сюда монголы приносили еще живых стариков, умирающих с закатом солнца. Умершие пожирались собаками, отбившимися от дома.

Офицер спрыгнул с седла и спустился в котловину, туда, где отдельно сложены были тела голубоглазых людей в зеленой одежде. С расстрелянных были сняты только сапоги.

Он стал считать трупы, но сбился и остановился, размахивая тяжелым мешком. Он помнил многих пленных красных в лицо. Многих он расстрелял сам.

Офицер вытер кистью руки холодеющий лоб и вытряхнул голову из мешка. Вслед за этим он услышал грозное рычание – на него неслась большая желтая собака, прянувшая со дна котловины. Офицер поймал дулом револьвера вспененную собачью пасть и выстрелил. Собака, взвыв, упала на косматую спину.

– Бешеная, – сказал офицер и вдруг увидел, что оставленная лошадь, напуганная собакой, несется по степи. Он побежал за ней, но конь был сильно напуган и не слушался окрика хозяина. Офицер бежал, ругаясь и задыхаясь, и, наконец, сел на траву, на берегу тонкого степного ручья.

Он успокоено подумал, что лошадь никуда не может уйти дальше полынного луга, за близким пригорком, и он поймает ее.

Непонятная усталость звала его побыть некоторое время здесь, у ручья, где влажная трава скрипела под каблуком.

Офицер по привычке провел ладонью по щеке, но вдруг почувствовал тошный, еле слышный трупный запах. Он повернул голову в сторону котловины, НО сразу же узнал, что слабый ветер дует не с ее стороны. Тогда он приблизил ладони снова к лицу и догадался, что его пальцы сохранили след близости с цветным мешком.

Офицер кинулся к ручью. Желтая вода долго кипела на ладонях, но ему казалось, что руки не отмываются. Он тер пальцы черным илом, погружая их в ручей и после – вытирая полой халата.

Рассматривая руки, офицер поднял голову над ручьем и вдруг увидел прямо перед собой, – на другом берегу, – странного человека. Острые щеки и длинная, как туфля, верхняя губа делали незнакомца похожим на хомяка. Густые волосяные очки закрывали лицо человека; кривые брови опускались на очки, придавливая их. Казалось, что на лбу незнакомца растет борода.

– Спасите меня, – сказал он офицеру и перешагнул через ручей. – У меня горят кости, с Гоби дует ветер.

– Что? – крикнул офицер, быстро поднимаясь с земли.

Глаза незнакомца метались под волосяными очками. Он с трудом расстегнул тесный ворот и в изнеможении сел на траву, вытянув ноги, обтянутые вытертыми гетрами.

– Кто вы? – крикнул офицер странному человеку.

– Создатель Ново-Ареана, – ответил тот нехотя. – Знаете, человечество не аквариум с золотыми рыбками. Запомните (человек намотал на палец прядь всклокоченных волос) – запомните, в мире сейчас царит гавиальство!

Офицер разгладил полу халата и с недоумением взглянул на мохнатого собеседника.

Он поправил очки и выкрикнул с отчаянием:

– Нас душат пески! Прошу вас, осознайте это! Азия мстит Европе…

Офицер отрывисто спросил:

– За что?

Он сейчас вспомнил оскаленную пасть собаки и запах от мешка. От этого кружилась голова. Странная встреча оживила утомленный мозг, и офицер с интересом разглядывал своего соседа.

– За все, за все обиды! Будут – крах, гибель, ничего человеческого… гавиальство., Через сто лет Желтый Торкчемада найдет в песках наши мощи… Все горит… горят кости… у меня, у вас, у всех. Понимаете ли вы это?

– Не совсем, – спокойно ответил офицер. – Слушайте, кто же вы?

– Я сказал – Творец Ново-Ареана! – сердито буркнул незнакомец, опять пряча очки под бровями. – Что я делаю? Я ищу человека… он несет нам гибель. Нет! он поймет… он узнает все… Ему нужно открыть глаза.

– Кто же это?

– Не перебивайте меня! Я знаю – его подкупили… он не ведает, что творит. Отравлены колодцы, песок в горле… Погодите! Он помогает песку задушить мир… Он – великий Гавиал! Это… это…

Незнакомец запнулся. Он долго шевелил опухшими губами и, наконец, прошептал одно короткое слово:

– Юнг!

Тогда офицер быстро вскочил с земли. Изменясь в лице, он крикнул:

– Это я, я – барон Юнг фон Штерн! Ну, извольте говорить!

Офицер при этом смеялся и махал длинной, как бы затекшей сейчас рукой.

Тихон Турсуков, человек из города Тобольска, тридцать лет проживший на берегу монгольской реки, сидел над раскрытой конторской книгой с голубыми линейками.

Турсуков крупно вывел на первой странице слово: «Монголия». Восемь букв успели уже засохнуть, и за это время Турсуков придумал, как начать свои записки; он перевернул страницу и написал на ней сверху: «Люди». Левая страница украсилась словом: «Дела».