Олег Михайлов - Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)

Но было поздно. Гвардейские артиллерийские роты, выполняя строгое повеление их командира, бывшего ермоловского начальника Эйлера, уходили через Алле по мостам, которые уже готовились поджечь. Среди бежавших артиллеристов был и растерявшийся начальник их, любимец Павла, генерал Эйлер.

Подъехав к Эйлеру, Ермолов схватил под уздцы его коня и крикнул, перекрывая гром боя:

– Велите вашим гвардейцам остановиться! Иначе я возьму вас за воротник, и мы вдвоем вернемся на позицию…

Хороший теоретик и строевик, Эйлер оказался плохим военным и только лепетал в ответ несуразицу на смешанном русско-немецком языке. После сражения, когда это обстоятельство сделалось известным и когда от Ермолова потребовали объяснения о происшедшем, Алексей Петрович сказал, что исполнил свой долг, но доносчиком быть не хочет…

Видя, что неминуемая гибель грозит уже всему левому флангу, если его лишат переправы, Ермолов оставил Эйлера и стремглав поскакал назад, к Багратиону. Отважный князь, поспешно устроив арьергард, вошел во Фридланд, запалил предместье и начал переправлять войска за Алле по мостам, которые были уже зажжены.

В то время как Ней теснил Багратиона, правый фланг русских войск держался под ударами Ланна и Мортье. Однако, когда слева вдоль линий его полетели ядра с батарей, поставленных французами на том пространстве, откуда отступил Багратион, Горчаков начал отходить. Мортье и Ланн двинулись за ним. Беннигсен, мучимый болезнью, не вмешивался в сражение, а оба его главных помощника – генерал-квартирмейстер Штейнгель и дежурный генерал Эссен – были контужены. Так нарушилось последнее единство в распоряжении войсками, сражавшимися до истощения сил.

Пока арьергард Горчакова отбивал яростные атаки французской конницы, колонны его спешили к Фридланду, уже занятому неприятелем. Отчаянно вторглись они в горевшее предместье и в объятый пламенем город и после кровавой резни выгнали французов из Фридланда. Чувство мщения русских было таково, что некоторые из них бросились преследовать неприятеля. Пока одни очищали город от французов, другие спешили к реке.

Мостов уже не было; рушился порядок. Люди кидались в реку, стараясь переплыть на другой берег. Во все стороны рассылались офицеры отыскивать броды. Наконец они были найдены. Войска устремились в реку под рев батарей французских и русских, установленных на правом берегу Алле. Солдаты на руках перекатили полевые пушки. Нельзя было переправить только двадцать девять батарейных орудий из-за испорченных спусков к реке; под прикрытием Александрийского гусарского полка их увезли левым берегом Алле в Алленбург. Было потеряно всего пять пушек, у которых лафеты были подбиты или лошади подстрелены.

Фридландское сражение ничем не походило на разгром при Аустерлице: в русской армии было убито и ранено около десяти тысяч, а у французов – более пяти тысяч человек.

В войсках от Беннигсена ожидали нового сражения: оправившись, русская армия забыла фридландскую неудачу. Тем временем из Москвы к Неману подошла 17-я дивизия Лобанова-Ростовского, а 18-я дивизия Горчакова 2-го находилась в двух переходах от армии. Как гром среди ясного неба, как несправедливость судьбы воспринята была весть о подписании 8 июня в Тильзите предварительного перемирия с Наполеоном. Кампания 1806-1807 годов закончилась для России бесславно, и прежде всего из-за неумелых и робких действий главнокомандующего, неоправданно торопившего заключение мира.

Перейдя Неман, русская армия расположилась между селениями Погенен и Микитен, в четырех верстах от реки. Арьергард Багратиона и казаки Платова, уничтожив за собой мост, встали на берегу Немана.

Все в Тильзите напоминало о подписанном 13 июня на плоту посреди Немана мире, после чего императоры поменялись орденами: Наполеон надел ленту Андрея Первозванного, а Александр – Почетного легиона. Через улицы перекинуты были драпировки цветов русских и французских знамен; на площадях установлены огромные вензеля – А и N; в окнах домов также красовались вензеля и знамена. Среди толпы в военных мундирах и партикулярных платьях выделялась громадная фигура Ермолова, надевшего фрак и круглую шляпу, так как, кроме русской гвардии, находившейся в Тильзите, никому из военных приезжать в город не было дозволено. Одним из немногих исключений был адъютант Багратиона Денис Давыдов, который шел рядом с Ермоловым в парадном лейб-гусарском мундире.

Побывавший во многих боевых переделках, Давыдов окреп и возмужал, хотя и сохранил прежнюю юношескую горячность в суждениях и поступках. И теперь страстно говорил он своему двоюродному брату о так печально завершившейся кампании:

– Для меня оскорбление Отечества то же, что оскорбление собственной чести! Я до сих пор не могу прийти в себя от негодования при виде тех унижений, каким подвергают Россию пришельцы из-за Рейна!..

Давыдов рассказывал Ермолову, как высокомерно вел себя с русскими генералами и самим главнокомандующим Беннигсеном адъютант маршала Бертье Перигор, приехавший с ответом на предложенное перемирие:

– Мальчишка, красавчик, он явился разодетый, словно павлин, – в красных шароварах, черном ментике, который весь горел золотом, и высокой медвежьей шапке. Вошел – нос кверху и шапка на голове. И остался в ней за обеденным столом!

– Да это какой-то татарский посол, приехавший за данью в стан князей российских, – грустно улыбнулся Ермолов. – Или гордый римлянин, второй Попилий, победитель галлов, который обвел мечом своим черту вокруг них с приказом не переступать через нее, пока не покорятся они его требованиям…

– Подумай, Алексей Петрович! – еще живее продолжал Давыдов. – Надо полагать, что не в маленькой же его голове родилась дерзкая эта мысль! Как знать? Легко могло случиться, что со сбитием шапки долой с головы Перигора вылетело бы и несколько статей мирного трактата из головы Наполеона.

– Ты хочешь сказать, Денис, – уже веселее произнес Ермолов, – что дело было в шапке?! На таковую смелость, увы, у нас сейчас нет сил. Но взгляни на Россию! Представь себе, что она совершила – одна, без помощи, без подпоры союзников, собственным духом, собственными усилиями, – тогда комариным укусом покажутся и выпады нечестивых наполеоновских надзорщиков…

Но вот толпа вокруг них зашумела, раздвинулась. «Vive l'empereure!» – «Да здравствует император!» – загремело в воздухе. Только тогда Ермолов услышал топот многочисленной конницы, а затем увидел массу всадников, несущихся улицей во всю прыть. Впереди скакали конные егеря, за ними, облитые золотом, в звездах и крестах, – маршалы и императорские адъютанты. За этой блестящей толпой мчалась не менее блестящая свита императорских ординарцев, перемешанных с множеством придворных чиновников, маршальских адъютантов и офицеров генерального штаба. Кавалькада замыкалась несколькими десятками гусар и драгун.