Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

Остается единственный выход – послать человека, способного войти в доверие к Эду, в нужный момент представить ему доказательства и подтвердить их собственным рассказом.

Такой человек – хоть посылать его было и крайне рискованно – у канцлера имелся.

Но был еще человек, помимо Фортуната, который мог предоставить некоторые сведения, и это, конечно, был Крокодавл. На сей раз Эд не стал наводить его исподволь, а спросил прямо:

– Мне нужно, чтобы ты рассказал все, что знаешь об Одвине-бретонце. Мне, например, известно, что он побывал в руках палача…

– Я не водил дружбы с Одвином! – перепугался комедиант. – Я только видел его несколько раз!

– Я тебя и не обвиняю. Я хочу знать, за что его пытали. За колдовство?

– Нет… Я ведь уже говорил – он был дружен с Черным Гвидо…

Крокодавл действительно упоминал прежде это имя, но мысли Эда тогда были заняты другим, и он не обратил на него внимания. Теперь пришлось обратить.

– Кто такой Черный Гвидо?

– Это было такой мятежник и преступник против королевской власти. Его повесили.

– Никогда не слыхал про такого.

– Так ведь это когда было… Лет двадцать назад… или девятнадцать? Примерно так. Да и быстро его величество Карл мятеж этот задавил, он человек был решительный…

Насчет решительности Карла Лысого Эду и самому было многое известно. Кроме того, прозвище «Черный» вызывало у него не самые приятные воспоминания о Черном Конраде. Поэтому он спросил:

– А почему его Черным звали? В черное одевался или нрава был мрачного?

– Нет. Просто внешность у него была такая – волосы черные, глаза черные, с лица смуглый… В наших краях такое нечасто увидишь, вот и прозвали. А вообще он красивый был парень – стройный, сухощавый, сильный, хоть и росту небольшого…

– Выходит, ты и его знал?

– Видел! Видел только! Вместе с Одвином. Я же говорил – они были друзья. Хотя Одвин был много старше. А потом Черный Гвидо учинил мятеж против короля – на юге было дело, возле Пуатье, и его повесили. И жену его – тоже.

– И Одвин участвовал в мятеже?

– Вроде бы нет. Но как-то замешан он был, иначе зачем бы после казни Черного его схватили и привели к допросу?

– И он бежал?

– Нет. Его отпустили. Его величество сказал, что от него нет никакой пользы.

– Откуда ты знаешь? Ты что, был там?

– При допросе, конечно, не был. А при дворе был, развлекал благородных господ, шутил и представлял.

– Так просто – шутил и представлял? Или тебя послали?

– Меня послала госпожа Лалиевра. И она велела слушать, не скажут ли в свите чего об Одвине. Так я узнал, что его выпустили из пыточной. Но это было предпоследнее, что я о нем слышал. А последнее – что он поселился в Туронском лесу.

– Ладно. Ступай.

Черного Гвидо и его жену повесили. А Одвина, выходит, отпустили. Отпустили после пыток. Если он мятежник, почему его не вздернули тоже? Никто не церемонится с мятежниками, особенно с простолюдинами. А Одвин был простолюдином… С мятежниками не возятся… разве что они представляют особую ценность. Король Карл Лысый присутствовал, судя по всему, при допросе. И нашел Одвина бесполезным. Не значит ли это, что чернокнижник выдал свою тайну? И стал более не нужен? И прятался в лесу только от пережитого страха? Или, как настаивала Азарика, вся тайна заключалась в том, что никакой тайны не было, и король это понял? Тогда зачем вообще было прятаться?

Если только…

Стоял яркий, полный жизненных сил день. Компьень еще не снял праздничного убранства. Лето задалось, и, если не случится войны, это будет щедрый и урожайный год.

Но война непременно случится.

Черный Гвидо… сухощавый, смуглый, черные волосы и глаза. Очень сходное описание, с поправкой на мужской род.

«Она сказала, что мои родители были крестьянами, и их повесили. А Одвин подобрал меня из милости в канаве.»

О, эта проклятая привычка преподносить правду под видом лжи и ложь под видом правды!

И все-таки какой-то смысл в этом брезжил. Хотя и смутно.

Находясь хоть и на окраине, но все же в пределах нынешней столицы Нейстрии, обитель святого Медарда была не так уж замкнута от мира, как большинство монастырей, и посетители здесь случались почитай что ежедневно. Торговцы, предлагающие редкие ткани и драгоценности ради украшения монастырской церкви, крестьяне, поставляющие все потребное для пропитания братии, странники – монахи и миряне из разных пределов населенного мира – большей частью приплывавшие из Ирландии и Англии, прибредавшие порой из германских краев, а изредка из самого Рима. Но паломника, возвращавшегося от Иерусалима, от Гроба Господня, на нынешней памяти не бывало никогда, и поглазеть на него, а заодно и послушать собрались едва ли не все насельники аббатства.

Паломник был крепким человеком средних лет, со светлыми волосами, обожженным солнцем лицом, изборожденным ранними морщинами, кустистыми бровями и жизнерадостной улыбкой. Одет он был в выцветшую и пропыленную хламиду, а из имущества у него, как и подобает паломнику, имелись только посох и котомка. Побывавши в столь святом и столь удаленном от привычных стран месте, он, однако, ничуть не зазнался. А говорил он, что имя его – Визигард, что он хорошего франкского рода и что на путешествие у него ушло ровным счетом пять лет, но он об затраченных годах не жалеет, ибо чудес и диковин навидался таких, что кому другому и за сотню жизней не повидать. Братия трепетно внимала. Визигард повествовал, как, перевалив Альпийские горы, он пересек италийские королевства и, отплыв из Неаполиса, посетив по пути острова Самос и Кипр, очутился в Святой Земле. Но до этого побывал он и в Карфагене, и в Египте, и прошел берегом Чермного моря. Неисчислимы были опасности, встречавшиеся на его пути, и диковинны населявшие orbis terrarum племена. О сарацинах, к примеру, слышали все. Но что вы скажете об эфиопах, чья кожа темнее самой черной сажи? А если углубиться в пустыню, то можно столкнуться с антропофагами – человекоядцами, у которых ноги подобны лошадиным, или кинокефалами с собачьими головами. Есть и племена не столь опасные, но настолько уродливые, что один их вид повергает в страх и трепет. У одних нет носа, они имеют лицо ровное и плоское. У других же лицо располагается на животе, и это поистине чудовищно. У иных же срослись уста в наказание за богохульство, но по неизреченному милосердию Господнему, дабы не умереть совсем, на лице оставлена маленькая дырка, сквозь которую они сосут еду через полый стебель колоса. А есть племя, где у людей всего лишь одна ступня, но зато такая большая, что в жаркие дни они отдыхают в ее тени…

Привлеченные скоплением народа вокруг паломника, подходили новые слушатели, среди них – сам приор Габунд. При виде столь почтенного лица Визигард не прервал рассказа, но переменил тему. Сняв с шеи серебряный плоский флакон-ампулу, он поведал, что получил его от отшельника, живущего близ Вифлеема. Ампула полна освященного масла и имеет чудесное свойство охранять того, кто ее носит, на суше и на море. Именно благодаря ей Визигард сумел безопасно преодолеть столько чужих стран. Теперь же, по возвращении в родную землю, его заветное желание – преподнести реликвию законному властителю Нейстрии – самому, или через посредство достойного мужа, предстоящего сей обителью, это уж как Бог позволит…