Тамара Фойрика - Валентинкино детство

Детям не полагалось ни одежды, ни обуви, ни спальных мест, ни пайка. Мы спали с сестрой на узеньких нарах валетиком, переворачиваясь по очереди. Можно было бы спать на печке, но там сушилась одежда наших матерей.

Зимой на улицу мы вообще не выходили. Сидели возле печки. Играли в прятки, ловили вшей.

Зимой стояли страшные морозы или завывали метели. А летом солнце выжигало всю зелень. Только кое-где росли одинокие карагачи и кривые березы.

Я не помню, как нас кормили зимой, а летом мы, малышня, сидели возле столовой и ждали, когда закончат есть взрослые. Потом повар, дядя Яша, открывал двери и говорил:

– Ну, заходите!

Мы бросались к столу и доедали всё, что оставалось в оловянных чашках. Вырывали остатки еды друг у друга и дрались из-за них. Если мы начинали сильно шуметь, дядя Яша доставал огромную верблюжью ногу и стучал ей по столу:

– Ну-ка, тихо! Вот я вас!

Мы боялись верблюжьей ноги и затихали.

В Париже была сепараторная. Там сепарировали молоко. Мы, дети, ждали возле сепараторной. Ждали до темна. Из сепараторной появлялась женщина. Она давала нам чашечки- детали от сепаратора, на которых оставались сливки. Мы, захлёбываясь от удовольствия облизывали их! Это было так вкусно!

Так персонал лагеря подкармливал детей. Люди там были добрые, жалели нас. Среди них была очень красивая девушка, Маруся. Она играла с нами, пела песни, рассказывала сказки. У Маруси были голубые глаза и толстая черная коса.

Однажды вечером, когда в бараке погасили уже все коптушки, в дверь вдруг раздался громкий стук.

– Маруся, выходи! -кричали с улицы. Все испугались. Это были уголовные. Мы не знали, что им сделала Маруся, но она страшно побледнела и не хотела выходить. А в дверь стучали всё сильнее и сильнее.

– Маруся, лезь под печку, прячься! -крикнул кто-то.

Девушка залезла под печку. Дверь открыли. Несколько мужчин вошли в барак. Они быстро нашли Марусю. За косу вытащили плачущую девушку.

Никто не мог им помешать. В бараке были одни женщины и мы.

– Ну что ж, пора ложиться спать, – сказала старшая по бараку и хотела потушить коптушку. Но мы, дети заплакали и закричали – так напугал нас случай с Марусей. С этих пор в бараке ночью всегда горела одна маленькая коптушка.

В Париже нам с сестрой было хорошо. Мы уже не боялись умереть от голода, и рядом с нами была мама.

Однажды весной, на Пасху, мы с Шурой сидели под берёзой. На ней только распустились листочки. Мы любовались ими, и грелись на солнышке. На земле кто-то рассыпал крошки от пасхального кулича. Вдруг мы увидели мальчишку. Он был похож на обтянутый кожей скелет. Мальчик еле двигался. Он увидел крошки на земле, упал и стал языком слизывать их. И тут появилась мама. Она плакала и что-то кричала, кинулась к мальчику и обняла его. Она то прижимала его к себе, то отстраняла, чтобы посмотреть на него и ещё горше разрыдаться. Мы растерянно смотрели на них.

– Кто это, мама? – спросила сестра.

– Да ведь это брат ваш, Петя!

Тогда и мы обняли брата и плакали все вместе.

Как ни просила мама, Петю в лагере не оставили. Но всё- таки, наверное, мама немного подкормила его, прежде чем он ушёл.

Весной 1933 года всех узников Парижа, у которых были дети, отпустили на волю.

Мы приехали в Михайловку. Наш дом теперь принадлежал другим людям. Его разобрали на брёвна и перевезли в Сорочинск. Он и сейчас стоит на улице Карла Маркса, центральной улице городка.

Жить нам было негде. Мама нашла пустую мазанку на Каменке. Там мы и поселились. Мама устроилась на работу в совхоз им. Молотова, теперь это совхоз «Родина» дояркой. Она всегда была на работе, приходила к нам только ночью, бежала 5 километров, чтобы принести бутылочку молока. А потом, ещё 5 километров, чтобы не опоздать на работу. Я всегда была голодная.

Сестру Шуру записали в школу, ведь ей уже было 7 лет. Там детей подкармливали, давали тарелочку каши. Шура уходила на занятия, а я оставалась в мазанке одна. Мне было скучно.

Однажды я решила пойти к школе, посмотреть на ребят. Встала возле ворот и смотрела на школьников. Наверное, была переменка. Вдруг в глазах у меня стало темно, и я упала в обморок. Очнулась я уже в классе. Вокруг стояли люди, а рядом со мной сестра. Она испуганно смотрела на меня.

– Что с ней? -спросил кто-то у Шуры. Она опустила голову.

– Валентинка со вчера ничего не ела, – ответила сестра и заплакала.

Меня усадили за стол, дали целую тарелку каши. Я и не заметила, как съела её. И вдруг увидела нарисованный на дне тарелочки красивый красный трактор. Он мне так понравился! Хотелось смотреть и смотреть на него. Каша давно уже закончилась, а я всё скребла ложкой по тарелочке, стараясь продлить чудесное мгновение. Вся радость, вся красота мира были для меня сейчас в этом маленьком красном тракторе, нарисованном на дне тарелочки.

Наверное, в это мгновение родилась во мне любовь к школе, которая помогала мне легко и просто впитывать в себя знания. Ведь где бы я потом не училась, я училась только на «отлично».

Вскоре папа присоединился к нам. Родители разыскали Петю. Папа устроился работать в совхоз, а Петю записали в школу. За время скитаний он пропустил два года учёбы, но учился хорошо. В школу брат ходил в маминой кофте. Ещё раньше мы узнали, что Ваня ушел служить в армию.

1934 год был очень урожайный. В совхозе стали печь хлеб. Однажды папа принес буханочку домой и дал нам. Мы с Шурой схватили её, спрятались под дерюжку и ели там этот замечательный хлеб.

В совхозе стали строить бараки для работников. В один барак заселяли шесть семей. Родителям дали место в бараке, и мы переехали жить в совхоз.

Вскоре мы получили вести из Караганды о Григории и Ульяне. Иванниковы были живы, здоровы и работали.

Тетушки поселились в нашей бывшей мазанке.

Вскоре мы получили известие, что умер дедушка Василий. Нас позвали на поминки. Мы с сестрой шли и думали: «Поминки, там будут кормить». Вот какие мы были голодные! В 1934 году Иванниковы

прислали письмо из Караганды, где у них родился

сын Слава. Бабушка Варвара уехала к ним.

В то время мы жили в совхозе им. Молотова, сейчас это совхоз «Родина». Нам дали жилье: барак, в котором поселилось 6 семей. У каждой семьи был топчан, сколоченный из досок и накрытый разным тряпьем, он и был нашим домом. На этом топчане мы спали и взрослые, и дети. Когда утром взрослые уходили на работу, дети оставались дома. В холодное время все сидели по своим топчанам: на улицу не выйти, просто потому что не в чем было выходить- верхняя одежда была только у школьников.