Юлиан Семенов - Непримиримость

— Это вы Азефа спросите. Он отдавал департаменту обычно три-четыре имени, остальных предлагал искать самой полиции.

— Скажите, — спросил Савинков, — а Слетова он вам тоже отдал?

— Кого? — Лопухин наморщил высокий лоб, тронув холеным безымянным пальцем чуть вдавленный висок. — Слетова? Боюсь ввести вас в заблуждение. Кого-то я приказал задержать на границе, потому что Азеф сообщил, что едет курьер с грузом динамита.

— Это Слетов, — тихо заметил Чернов. — Брат моей жены. Азеф называл его «Лелюшок». Вам известно, что его забили почти до смерти во время допросов?

— Если бы мне доложили это, я бы предал ответственных лиц суду.

— Как вы объясните то, что Азеф, являясь, по вашим словам, провокатором, продолжал получать оклад содержания в департаменте даже после того, как поставил акт против члена царствующей династии Сергея и министра внутренних дел Плеве? — спросил Зензинов.

— Он дал сведения, и эти сведения были правильны. Он выдал нам имена бомбистов, их маршруты. Если бы великий князь Сергей и его охрана, не подчинявшаяся департаменту, выполняли все наши указания, трагедии бы не случилось.

— Случилась бы, — ответил Савинков. — Азеф лично расставил участников акта по точкам, все варианты были предусмотрены.

— Что ж, этими словами вы лишний раз подтверждаете, что он был провокатором, агентом-двойником, — спокойно возразил Лопухин. — Я знал имена большинства боевиков, Азеф писал из-за границы, кто из вас отправляется в Россию, приметы, манеру говорить, одеваться, вести себя в обществе. Только несовершенство нашей секретной службы, полнейший бордель, царящий в империи, хаос, неразбериха, трусость и боязнь принимать самостоятельные решения привели к трагедиям. Если бы такой информацией обладала здешняя полиция, все бомбисты были бы схвачены загодя.

— Сколько вы платили Азефу? — спросил Чернов.

— Постоянно оклада мы ему не платили Он получал деньги в зависимости от эффективности работы; порою требовал две тысячи, иногда заведующий заграничной агентурой Ратаев отправлял ему пятьсот, семьсот, семьсот пятьдесят рублей… В среднем он получал что-то около тысячи в месяц.

— А кто выдал Савинкова в Севастополе? — спросил Зензинов.

— Он же, Азеф… Я тогда уже был уволен из департамента, перевели эстляндским губернатором, но до меня дошло, что Савинкова отдал Филипповский. Чернов и Зензинов переглянулись; Савинков, хрустнув пальцами, опустил тяжелый подбородок на впалую грудь, поджал губы, закурил, сказал, что хочет выпить.

Зензинов ушел на кухню и вернулся с бутылкой виски и кувшином холодной воды. Савинков налил полстакана виски, медленно выцедил, к воде не притронулся и, не поднимая головы, глянул на Лопухина:

— Бога ради извините… Азеф для меня ближе брата… Был ближе брата.

По возвращении в Петербург Лопухина арестовали, предъявили ордер судебной палаты — обвинение в разглашении служебной тайны, основание сообщение парижской прессы о том, что ЦК эсеров назначило суд над Азефом, обвиняя его в провокации; главным свидетелем обвинения назван именно он, Лопухин.

Азеф теперь не выходил из дома; любимую свою, толстую немочку, отправил из Парижа в Берлин, с тоской смотрел из окна на бульвар, на голые стволы платанов, на женщин, что несли в сумках длинные батоны, на бистро напротив его подъезда, куда то и дело заходили веселые люди, о чем-то переговариваясь, раскованные, быстрые в движениях, ловкие…

Когда девочка, в которую он был влюблен, назвала его «бегемотом» и рассмеялась ему в лицо в ответ на робкое предложение гимназиста сходить в синема, он впервые сказал себе: «Я стану таким человеком, которому не будет мешать внешность. А таким человеком является тот, кто обладает властью и деньгами». Неужели судьба определяется уже в детстве, подумал Азеф с горечью, неужели человек с младенчества несет в себе мистическую предопределенность всей жизни?!

Колокольчатый звонок в прихожей раздался вечером, когда стемнело уже, он ждал этого звонка, готовил себя к нему, но сейчас, дождавшись, ощутил, как ослабли ноги, поднялся с трудом, хрипло сказал жене:

— Открой. Это они.

Люба побледнела до голубизны; пошла к двери, откинув голову так, словно у нее раскалывался затылок.

На пороге стояли Чернов и Савинков, чуть позади них горбился «Гриша», боевик, фамилию его Азеф не помнил, принимал в Организацию не он а Савинков…

— Иван, — входя в квартиру первым, сказал Савинков, — мы к тебе по делу. По твоему делу. На несколько минут. Ты готов к разговору?

Азеф смог улыбнуться.

— Что-то от вас стужей веет, товарищи. Садитесь, сейчас Любочка приготовит чаю. Или, может, голодны?

— Мы не станем пить чай, — ответил Чернов, покашливая нервно. — Мы знаем, что ты недавно вернулся из Петербурга, где просил Лопухина не говорить нам про твою работу в полиции.

— Что?! Ты что говоришь, Виктор?! — Азеф обернулся к Савинкову. — Боря, как можно?! Вы в своем уме?! — Он хотел задать этот вопрос своим обычным, снисходительно-начальственным тоном, но не получилось, в голосе чувствовалась какая-то жалостливая растерянность Именно эта интонация позволила Савинкову до конца убедиться в том, что Азеф изменник.

— Иван, мы знаем все, — выдохнул Савинков, глаза-льдышки замерли, рассматривал Азефа с презрительным интересом, раньше никогда не смел так смотреть на живое божество, подвижник террора, живая легенда, знамя боевой организации!

— Да что вы можете знать?! — Азеф набычился. — Пошли на поводу у тайной полиции?! Заглотнули приманку Бурцева?! Устройте мне очную ставку с Лопухиным! Я требую!

— Ты ничего не можешь требовать, — сказал Савинков. — Ты обязан написать, на чем тебя заагентурили, как ты работал на охранку, с кем контактировал, где, кого отдал, как тебе удавалось вести двойную игру. Времени мы тебе даем достаточно много — до завтрашнего утра.

— Да нет же, товарищи! — Азефа словно бы ударили в лицо, он отшатнулся, привалившись спиной к большому зеркалу. — Вы не смеете — во имя всего, что мною было сделано для партии, — говорить так!

Савинков повернулся и деревянно зашагал в прихожую, следом за ним двинулись Чернов и «Гриша».

Когда дверь захлопнулась, Азеф стоять не мог, колени ходили ходуном, сполз на стул, растекшись на нем, будто в теле не было костей; Люба принесла капли Иноземцева, учился б толком как этот самый доктор Иноземцев, отрешенно, неожиданно для себя подумал Азеф, построил бы себе такие же палаты, как он, — на Полянке и углу Спасо-Наливковского, красный кирпичный терем, не жизнь, а сказка.

— Спасибо, родная, — шепнул Азеф, — мне уже легче, ты так добра.

Поднявшись, протопал к простенку между окнами, чуть приоткрыл шторы, глянул на бульвар; возле бистро, прямо напротив подъезда, ходил «Гриша» и еще один — коротышка, с отвратительными, цепко-кривыми ногами бегуна.