Николай Струтинский - На берегах Горыни и Случи

Мария Степановна Мамонец, хозяйка конспиративной квартиры

Надежда Трофимовна Ильчук в молодости

Антонина Эдуардовна Стычаковская. В её домике (село Рясники) укрывались партизаны

Тамара Янчук

Алексей Глинко

В Яновой Долине сооружались двухэтажные дома. Они предназначались для служащих каменных карьеров. Туда я и отправился.

У одного из костров меня встретил предприниматель. Я попросился к нему на работу. На это строительство вызвал и отца.

Старшего брата Александра призвали на действительную службу в польскую армию. Ростислав находился в Леоновке у тёти — Марии Степановны Мамонец. Жорж батрачил под Луцком, а я устроился каменщиком на Бабинском сахарном заводе.

Это был период напряжённой обстановки в Европе. Гитлеровские войска, проглотив многие страны, первого сентября 1939 года вторглись в Польшу.

Польское буржуазно-реакционное правительство с первого дня войны бросило на произвол судьбы страну. Бек, Ридз-Смиглы и другие позорно бежали за границу.

Семнадцатого сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу и взяла под защиту трудящихся западноукраинских земель.

Граница, через которую отец совсем недавно хотел перебраться нелегально, даже рискуя жизнью, исчезла навеки! Мы радостно встречали наших братьев-освободителей.

В селе Буда-Грушевская я организовал культурно-просветительный кружок молодёжи. В бывшем панском доме открылся клуб. Здесь читались лекции, хор разучивал революционные песни, проводились занятия по ликвидации неграмотности.

В 1940 году Жорж по вербовке уехал на один год работать в Крым, а Ростислав и я поступили в Ровенскую трёхмесячную школу шофёров. Нас обучали за государственный счёт. Раньше об этом могли только мечтать.

Мы почувствовали себя полноценными людьми. Повсюду зазвучало гордое слово «товарищ». Оно разило богачей, словно гром.

С каждым днём наша родная Советская власть становилась нам все ближе и дороже…

В начале 1940 года отца вызвали в Людвиполь и предложили должность помощника лесничего в селе Левачи. Он охотно согласился. Ему предоставили хорошую квартиру, и отец забрал к себе семью.

В апреле 1941 года отца направили во Львов на курсы усовершенствования. Там его и застала война…

Стаи бомбардировщиков с крестами на крыльях в сопровождении истребителей устремились на восток. Их гул отдавался болью в наших сердцах…

Моя мать с четырьмя младшими детьми оставалась в Левачах. Где находились муж и старшие дети, мама не знала. Целыми днями она дежурила у дороги, выглядывала нас. Она видела, как отступали части Красной Армии. Больным и раненым воинам выносила молоко и горячую пищу, бинтовала раны.

«Что делать? — беспокоилась мать. — Отойти вместе с советскими частями? Но куда податься с детьми? Нет, нельзя срываться с места…»

И вот случилось то, чего она больше всего боялась. У дома остановились мотоциклисты. Холёный автоматчик в светло-зелёной форме крикнул:

— Матка, рус есть?

— Нет, — спокойно ответила мать. — А сердце стучало, как хмельное, ведь на сеновале лежал раненый красноармеец: боевые товарищи оставили его на попечение матери.

— А твоя сарай рус нет? — спросил второй автоматчик.

— Что вы, уверяю вас, нет! Пожалуйста, посмотрите!…

Уверенное поведение матери не давало повода для сомнений, и мотоциклисты уехали.

В тот же день, взяв только самые необходимые вещи, мать с детьми ушла из Левачей в Буду-Грушевскую. За раненым согласилась присматривать соседка.

У самой Буды-Грушевской встретилась знакомая — Мария Александровна Янчук.

— Куда вас бог несёт в такую пору? Да ещё с детьми! — удивилась она.

— От войны и недобрых людей, — ответила мать, — а вот куда, и сама не знаю.

— Если так, то пошли к нам. Переночуете, отдохнёте, а потом что-то придумаем. Утро вечера мудренее! Пойдёмте, Марфа Ильинична!

— А муж согласится принять?

— Мой Никифор — хороший человек. Мы не раз вспоминали вашу семью. Идёмте, смелее!

Никифор Янчук встретил приветливо:

— Прошу, заходите в дом, рассказывайте, где остальные?

— Ничего не знаю, — развела руками мать. — А у вас муж или сыновья не появлялись?

— Нет, никого не видел.

— О господи!…

— Не отчаивайтесь, — посочувствовал Никифор Яковлевич, — в обиду не дадим. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

…После окончания школы шофёров я прошёл стажировку и получил удостоверение шофёра третьего класса. Работал в Людвипольском райпотребсоюзе. В первый день войны мне предложили отвезти в Ровно капитана Красной Армии. Моя полуторка нуждалась в срочном ремонте, и я сказал:

— Ехать, товарищ командир, не могу: машина неисправна.

— Я вам приказываю! — рассердился военный.

Пришлось повиноваться. Мы отправились в путь. Я предчувствовал, что вот-вот мотор заглохнет. Каждый подозрительный стук в машине меня беспокоил. В пути не раз приходилось останавливаться, устранять неисправности. С горем пополам добрались до Ровно. Капитан хлопнул дверцой и побежал в часть.

В город уже доносились глухие взрывы артиллерийских снарядов. Государственные учреждения спешно эвакуировались. Мирное население суетливо покидало город.

Набрав полный кузов раненых красноармейцев, я влился в колонну военных автомашин, уходивших на восток.

Неподалёку от Горбаковского моста дробно постучали по кабине:

— Воздух! Воздух!…

Я остановил полуторку. Солдат как ветром сдуло с машины. Мы залегли в кювете. С юго-востока показались фашистские истребители. Они развернулись над мостом и с бреющего полёта ударили короткими очередями по скопившимся автомашинам.

Когда самолёты скрылись из виду, раненые кто как мог взобрались на машину, и мы продолжили путь. Возле Me жирич солдаты высадились, тут их принял эвакогоспиталь, а я поехал в город, где встретил своего хорошего товарища, шофёра Межиричского райотдела НКВД Николая Бондарчука. Мне хотелось поговорить с ним, но он очень спешил. Только и сказал:

— Бегу!