Анатолий Знаменский - Не белы снега…

Мать всегда тревожилась за него больше дочери. Боялась, что пропадёт он в этих опасных вылазках. А Настюшка спокойно и ясно несла своё богатство в себе, не верила в материнские страхи. «Ну что ты, мама… Вася, он не такой! Он хорошо воюет и ночью видит, как кошка, его уж к ордену представили. Вот посмотришь!»

Но случился такой пасмурный рассвет, когда первая изморозь легла на траву, крепко захрустело под ногами, и далеко стало слышно конское ржание и горячий сдвоенный перебор копыт по галечнику через ближний ручей. Прискакали разведчики и привели в поводу рыжего коня, а на седле, вперевес, тело Василия, завёрнутое в лохматую бурку.

Дальше Анастасия плохо помнила. То ли отец его, старшина, приезжал в партизанский лагерь хоронить сына, то ли они с матерью были у казаков в расположении. Только помнит страшный, раскатистый залп над свежей могилой, плач матери, стоявшей на коленях у глинистого холмика, и виноватые слезы на постаревшем в один день лице старшины.

А потом и верно был снег… Белый, нетронуто чистый…

В феврале, когда выбили немцев из предгорий, снова проходил полк через хутор, проходил, не останавливаясь. Промелькнули всадники с гиком, унося с собой весёлую походную песню про горлинку у хмельного тына. А Настюшка, как и в первый раз, стояла, держась обеими руками за колья плетня, и в заплаканных глазах её мелькали красно-рыжие кони.

Красные кони, красные кони на белом снегу…

— Приехали!…

Анастасия не поняла: машина ли остановилась, а потом уж Агнюшка поднялась на колени и скомандовала по привычке или шофёр услышал этот её визгливый голос и притормозил послушно.

За лесом, в затишке, несло не так сильно, и бабка Подколзина не упустила случая похвалить председателя и бригадира, что загодя хорошо рассудили припрятать солому в подлесье. В других местах, на равнине, слышно, целыми стогами уносит. Потом бабка перекрестилась для порядка и первой потянула через откинутый задок машины самую длинную и тяжёлую жердь. Ветер рвал и заносил на сторону её длинные юбки и оборчатый фартук, но никак не мог заголить, только ноги окручивал в коленях и мешал шагать.

На ближнем стогу привставала одним краем и вновь садилась под ветром слежалая, очёсанная верхушка-охлупень, вот-вот готовая улететь. Агнюшка мельком только глянула вверх, заметила неладное и, схватившись за конец другой жерди, полегче, прикрикнула: «Пособляйте, бабы!» — поволокла к стогу.

Подтоварники эти длинные на ветру было не поднять. Колыхало их, выворачивало из рук. Шофёр дядя Гриша подбежал, начал перехватывать выше, потом догадался поддеть вилами, как рогулькой, кричал:

— Да не в прислон, не в прислон, квочки! Подтыкать надо, подтыкать, в упор! Об землю!

— Подоткнёшь, вершки унесёт! — огрызалась Агнюшка.

— Вершки унесёт, низ останется! Соображай!

Когда укрепили крайний, наветренный стог, дядя Гриша влез в кузов, скинул остальные жерди и уехал, предупредив звеньевую:

— Управляйтесь тут! Счас связистов отмотаю на грейдерную дорогу, вернусь! К Сухому ерику поедем, засыпало его к дьяволу, весной потоп в хуторе будет!

Про ерик все знали.

— А чего это — на грейдер? — спросила Анастасия, переводя дыхание.

— Столбы там поваляло, провода оборвало, — сказал дядя Гриша и, подавшись спиной в кабину, захлопнулся от ветра. Газанул так, что из-под скатов поднялся чёрный смерч, закрутило, понесло вокруг стога. Анастасия одёргивала взбитую ветром юбку, горестно смотрела вслед.

— Ой, господи, вить это им нынче на столбы лезть!

— Кому? — оскалилась Агнюшка.

— Да мужикам-то! Связистам!

«Так и есть, про мужиков нынче забота у неё…» — смекнула Агнюшка. У неё слезились глаза. Пыль была химическая — от раскиданных с осени и заделанных в пашню удобрений.

— А шут с ними, нехай крепче держутся! — засмеялась Агнюшка. — С них токо и делов, что по столбам лазить!

Анастасия отвернулась молча: «Тебе-то легко говорить… Ты своего дождалась…»

С подветренной стороны каждый стог крепко подпирали кольями, а длинными жердями прихватывали верхи. Солома мягко поддавалась, льдисто похрустывала. От стогов пахло первыми заморозками, покоем сухой осени, а лесок поблизости утробно гудел и весь кренился под ураганным ветром. Небо было чёрное, пороховое.

К полудню управились и забились под крайний стог.

— Ну, слава богу, укрепили… — сказала Агнюшка, снова прячась между старухой Подколзиной и Анастасией. — А то сон я нынче видела нехороший… Такой сон, проклятый, ураганный…

Она оправляла платок и жмурилась мокро, как бы выжидая вопросов и подначек по поводу сна, но женщины устало молчали, и Агнюшка повернулась к Анастасии:

— Аж душа заболела у меня утром. К чему бы, думаю?… Будто вышла я в леваду свою, смотрю, а ветер мою копёшку уносит! Будто и не копна это вовсе, а соломенная шляпа здоровенная катится от меня к Сорокину яру, и сил никаких нет догонять-то! Ну, все, как во сне: бегу, бегу это, а все на одном месте, и ноги вроде как не мои…

Женщины сидели тихо, видно, что слушали. И бабка перекрестилась и плюнула:

— Чтоб ты сгорела со своей копной! Приснится же!

— Ну, догнала всё ж таки! — спешила досказать Агнюшка. — Хватаю, это, копну-то в беремя, и опять у меня рук не хватает! Ах ты, господи… Я уж и падала животом на неё, и так, и сяк, а она, будто курица блудливая, из-под меня… Схвачусь в середину, а ветер искрайки выхватывает! Схвачусь в искрайки — середины нету! Гляжу, а в руках уж ничего не осталось. Пучок один, на щётку, хату подбеливать. А корова, будто с утра не кормленная, в закутке и ревёт… Ну и я чуть не заревела во сне, спасибо уж, Ефим разбудил.

Звеньевая успокоенно вздохнула, вытерла мокрые глаза рукавом и засмеялась:

— Чего эт ты, говорит, одеяло-то хватаешь да комкаешь спросонки? Всего, мол, оголила, каждую ночь с тобой, говорит, производственное кружение!… А я ему: ты бы, говорю, одеяло-то по углам прибил гвоздями до койки, тогда бы уж спокойнее тебе спалось, черт окаянный… А он: и прибью, ежели тихо лежать не будешь!

— Мужику — чего! Наелся да спать. А ты и за коровой, и за курями… — сказала бабка Подколзина. — Ихнее дело десятое. А чуть чего — гвоздём прибил и ладно…

Старуха совсем прижала звеньевую, оборачиваясь к Анастасии:

— Твой-то… буровик энтот, пишет ай нет? Какой сына сманил?

Анастасия вся сжалась и обмерла.

И не настырный старухин взгляд был виною, сама уж давно чуяла небывалую тоску под сердцем, старуха только напомнила… То все ничего было, терпела привычно и дальше готова была терпеть, а вот теперь, с бурей этой проклятой, подступило так, что и не продохнуть. Не знала, что и как ответить, спасибо, Агнюшка опять выручила.

— Да отслонись ты, копна старая! — посунула бабку. — Эва, чего вспомнила! Его уж черти с собаками не сыщут! Восемь лет тому делу!…