Геннадий Серебряков - Денис Давыдов

Позднее Денис Давыдов прочитает его письма, посланные в эти дни генералу Ермолову, который сохранит их с почтением и бережностью. В этих отрывистых, писанных прямо на марше письмах клокотала болью, обидой и гневом неукротимая и так легко ранимая душа князя Багратиона:

«...России жалко! Войско их шапками бы закидало. Писал я, слезно просил: наступайте, я помогу. Нет! Куда вы бежите? За что вы срамите Россию и армию? Наступайте, ради бога! Ей-богу неприятель места не найдет, куда ретироваться.

Они боятся нас, войско ропщет, и все недовольны. У вас зад был чист и фланги. Зачем побежали? надобно наступать; у вас 100 тысяч. А я бы тогда помог. А то вы побежали; где я вас найду?.. Мы проданы, я вижу, нас ведут на гибель; я не могу равнодушно смотреть. Уже истинно еле дышу от досады, огорчения и смущения».

В другом письме:

«...Министр более не мог меня уже огорчить, как огорчил, и полно! Прощайте. Вам всем Бог поможет, и дай вам Бог все; а мне пора в чужой хижине оплакивать отечество по мудрым распоряжениям иноверцев».

Прочитав эти тревожные и неистово-горькие послания, Денис Давыдов вспомнит, сколь созвучны были в период отступления его собственные мысли и чувства умонастроениям и тягостным предположениям князя Багратиона. И сам он тогда тоже все чаще с непримиримой глухой яростью думал об измене. И не раз на уста его в этой связи невольно явилось имя Барклая-де-Толли...

Впоследствии, конечно, тщательно анализируя и сопоставляя события и факты начала кампании, Давыдов поймет и со стыдом и раскаянием убедится в поспешной неправоте своих суждений о действиях главнокомандующего 1-й Западной армии. Он по достоинству сумеет оценить и феноменальную твердость духа, и не только полководческий, но и высочайший нравственный подвиг шотландца Барклая, сумевшего последовательно и до конца исполнить свой долг перед Россией среди почти всеобщей хулы и оскорбительного недоверия к нему со стороны своих же соратников...

С облегченной армией, освободившись от излишних обозов, транспортов с ранеными и пленных, Багратион ускоренными маршами вышел к Бобруйску. Он снова почувствовал, что вражеские клещи несколько ослабели. Благодаря успешным кавалерийским делам Платова конница Латур-Мобура и войска вестфальского короля уже не проявляли в его тылу прежней прыти.

В Бобруйске князь Петр Иванович наконец получил и конкретное предписание пробиваться на соединение с 1-й армией через Могилев и Оршу. Не мешкая он направил в эту сторону 7-й пехотный корпус под командованием Раевского, а вслед за ним пустил 8-й корпус Бороздина и драгунские полки графа Сиверса.

Однако скоро выяснилось, что Могилев уже захвачен и крепко заперт войсками маршала Даву, стянувшего сюда все наличные силы и вознамерившегося любыми средствами воспрепятствовать прорыву 2-й русской армии, о котором он, судя по всему, был хорошо осведомлен.

Не доходя шести верст до города, у деревни Салтановка, Николай Николаевич Раевский наткнулся на спешно укрепленные позиции французов и с ходу начал бой, который все более ожесточался. Русские неистово наступали, французы стойко и яростно оборонялись.

Ахтырские гусары, среди которых находился Денис Давыдов, на этот раз наконец оказались при своем корпусе. Однако вводить в дело кавалерию Раевский покуда совершенно не мог из-за крайнего неудобства местности: ближние подступы к Салтановке прикрывало густое и цепкое мелколесье с топкими болотистыми низинами, к самой же деревне вела узкая, хорошо простреливаемая неприятелем плотина.

Оставив ахтырских гусар в лесу в резерве на случай перемены обстановки, Раевский продолжал действовать пехотой при поддержке пушек. Его лучшие полки в дружном натиске устремились вперед.

Ахтырский полк, выстроенный в боевые порядки уступами, поначалу находился в седлах. Потом через какое-то время эскадронам вышло дозволение спешиться и ослабить подпруги. Денис Давыдов, присев на замшелом, будто обметанном зеленым бархатом, пне, раскурил трубку, продолжая в тревожном ожидании прислушиваться к гремевшему неподалеку бою. Дело было, видимо, куда как жаркое. От глухой артиллерийской канонады, тяжело рушившейся с обеих сторон, стонала и дрожала под ногами земля и пугливо вскидывались чуткою листвою близстоящие осины. С резким сухим треском, будто где-то ломали сучья, рассыпалась по округе густая ружейная пальба. Затем она вдруг неожиданно примолкала, затихали и пушки. Сместа сражения доносился лишь раскатистый всплеск голосов и зловещий гул и скрежет сшибающегося железа. Противоборствующие стороны, должно быть, сходились в штыки.

И опять в который раз Денис Давыдов убеждался, что, пожалуй, самое изнурительное и тягостное на войне — это томиться ожиданием и тревогой в резерве, по соседству с горячим боем, чувствуя себя то ли забытым, то ли ненужным в тот напряженный до предела момент, когда решается судьба сражения и где-то совсем неподалеку от тебя из последних сил яростно бьются и умирают твои соотечественники.

Самого боя под Салтановкой Давыдов так и не увидит. Однако от приятелей своих пехотных офицеров дивизии И. Ф. Паскевича, бывших непосредственно в деле, он узнает, сколь кровопролитною и жестокою оказалась вэтот день схватка с французами. Узнает и о похожем на легенду славном подвиге командира 7-го корпуса своего сводного двоюродного брата Николая Николаевича Раевского. В тяжелейший момент атаки вдоль плотины, ведущей к Салтановке, когда наши гренадеры дрогнули и попятились от яростного ответного напора неприятеля, генерал, поставив рядом с собою своих сыновей — старшего 16-летнего Александра и младшего Николеньку, — сам пошел впереди наступающих порядков при знамени Смоленского полка. Самоотверженный порыв командира воодушевил солдат, и враг был опрокинут и сметен могучим штыковым ударом...

О подвиге генерала Раевского заговорит вся армия, а записавшийся в ополчение в чине поручика Жуковский воспоет его в своем патриотическом гимне «Певец во стане русских воинов»:

Впрочем, в этот день Давыдов все же побывает в так желаемой им сшибке с неприятелем. Это случится уже под вечер, когда Ахтырский полк, отосланный Раевским из резерва, выйдет глухой лесной дорогой к деревне Дашковка и здесь совершенно неожиданно столкнется с французскими драгунами из кавалерийского корпуса Груши, вздумавшими, должно быть, совершить какой-то обходной маневр.

Сразу же завяжется упорная сеча.

Драгуны, теснимые 2-м батальоном, устремятся в сторону от Дашковки к рыжему песчаному взгорку. К нему же с другой стороны деревни мимо пустых осиротелых изб, выпустив во весь мах своего темно-золотого английского жеребца, долетит наперехват врагу во главе 1-го батальона Давыдов. И закружатся у него перед глазами темные потные крупы, белые лошадиные оскалы, синие мундиры драгун и их тускло сверкающие хвостатые каски.