Геннадий Серебряков - Денис Давыдов

Фигнер и Сеславин служили по артиллерии в одних и тех же капитанских чинах, храбро воевали, а после занятия Москвы французами, получив под свое начало войсковые отряды, по примеру Дениса Давыдова направились в неприятельский тыл партизанить. И оба совершали чудеса храбрости.

Об Александре Самойловиче Фигнере, потомке древней немецкой фамилии, поселившейся в России еще при Петре I, было известно, что он, в совершенстве владея французским, польским, немецким и итальянским языками, по обыкновению своему переодевался в неприятельскую форму и без страха направлялся в места, занятые французами, объявлялся на бивуаках или во вражеских маршевых колоннах и, добыв нужные сведения, возвращался как ни в чем не бывало к своему отряду. Сказывали, что, в крестьянской одежде он несколько раз пробирался в захваченную неприятелем Москву и искал способа встретить и убить Наполеона, для чего носил под армяком тщательно припрятанный кинжал.

На счету Александра Никитича Сеславина было множество отчаянно-смелых налетов на неприятельские колонны и транспорты. Но главною его заслугой являлось то, что он первый изо всех партизан, сторожко притаившись в придорожных кустах, своими глазами высмотрел движение французской армии во главе с Наполеоном к Малоярославцу и успел донести об этом чрезвычайной важности открытии своем непосредственно Кутузову, который сразу же сумел двинуть туда войска и накрепко запереть французам путь в южные губернии. Известие, привезенное Сеславиным к светлейшему, без сомнения повлияло на последующий ход всей кампании.

Давыдов, расположившийся с офицерами своими в одной из изб покинутой жителями деревеньки, душевно радуясь встрече, тут же пригласил обоих партизанских командиров, как он выразился, «к своему шалашу». В мгновение ока появилось трофейное шампанское и попавшие тем жепутем на убогий крестьянский стол разнообразнейшие съестные припасы. А в растопленную по сему случаю русскую печь был торжественно вдвинут сияющий полированной бронзой внушительный котел для приготовления пунша.

Здесь, в дружеском застолье, у огонька, Денис наконец-то смог как следует разглядеть своих давнишних друзей.

Фигнер под стать ему был обряжен в штатское платье. На нем красовался длиннополый добротный армяк в сборку, какие носят обычно деревенские бурмистры либо средней руки торговцы, на ногах смазные сапоги. Лицо его, обрамленное желтоватыми реденькими бакенбардами и прямыми, спадающими на лоб волосами, розовое, гладкое, с чуть расплывшимися мягкими, даже несколько женственными чертами, казалось, дышало неподдельным добродушием и покладистостью, и лишь в малоподвижных, водянисто-бесцветных глазах отражалась временами какая-то пугающая, холодно-расчетливая решимость. Как и прежде, Александр Самойлович был весьма речист и говорил почти без умолку.

В противоположность Фигнеру тезка его Александр Никитич Сеславин, несмотря на неистовую храбрость и напор, которыми он обладал в атаке, в общении с друзьями отличался, как всегда, чрезвычайной скромностью и даже застенчивостью. Говорил он по обыкновению немного, а о себе тем более предпочитал помалкивать. Опять же в отличие от мало переменившегося Фигнера Сеславин выглядел заметно возмужавшим. Его некогда легкие вьющиеся темно-русые волосы стали короче и как будто бы жестче, то же можно было сказать и об усах, загнутых на концах с гвардейской лихостью. Черты лица обострились и обозначились резче. К тому же его покрывала заметная болезненная бледность. Все это, видимо, было следами недавнего весьма серьезного ранения при Бородине. Б о льшую подтянутость и строгость по сравнению с командирами двух других партизанских партий ему придавала и военная форма. На нем был аккуратный и совершенно новый капитанский мундир гвардейской конной артиллерии с блестящим шитьем на груди и по черному стоячему вороту. В колеблющемся свете свечей посверкивали и его ордена — Георгия 4-й степени, Владимира 3-й и еще какой-то незнакомый Давыдову крест.

— А это что за орденский знак? — тут же спросил Денис.

— Мальтийский крест, — застенчиво улыбнулся Сеславин. — Еще покойным императором Павлом Петровичем жалован в 1800 году «во изъявление особливого благоволения». — И сразу примолк, должно быть, полагая, что и так непозволительно расхвастался.

Далее он в большинстве своем только слушал да изредка улыбался.

Разговором же как-то незаметно овладел Фигнер. Он подробно и обстоятельно рассказывал о своих похождениях по захваченной французами Москве, о тех злодеяниях и варварствах, которые чинили там уверенные в своей безнаказанности завоеватели.

Слушать обо всем этом было больно и горько.

После затянувшегося за полночь застолья Сеславин, еще маявшийся раною и, должно быть, смертельно уставший, залег спать, а Давыдов с Фигнером вышли из избы, чтобы малость подышать туманом да развеяться.

Приметив у соседнего сарая маячивших часовых, Фигнер спросил:

— А это что за богатство такое твои казачки стерегут?

— Пленных, — не задумываясь, ответил Давыдов. И вскоре пожалел о признании.

Фигнер сразу же оживился и стал просить отдать ему захваченных французов на растерзание.

— Понимаешь, у меня казаки есть свежие, ненатравленные, им бы это для обозления в самый раз!..

Давыдов внутренне содрогнулся. Он и раньше слышал о полнейшей безжалостности Фигнера к пленным, да как-то не особо тому верил, потому что это как-то не вязалось с его необыкновенными воинскими качествами. А теперь убеждался, что так оно и есть на самом деле. Потому и сказал ему прямо, с нескрываемым сожалением:

— Не лишай меня, Александр Самойлович, заблуждения. Оставь меня думать, что основа дарований твоих есть великодушие; без него они — вред, а не польза, а как русскому, мне бы хотелось, чтобы у нас полезных людей поболе было...

— Что ж, а ты разве не расстреливаешь? — удивился Фигнер.

— Отчего же, расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма божьего.

— А пленных?

— Никогда!

Разговаривать с Фигнером охота у него отпала окончательно. И тот, видимо, поняв это, тоже замолчал. На том и расстались.

К утру возвратились посланные Денисом к Ляхову лазутчики. Они полностью подтвердили показания пленных лейб-жандармов о численности расположенных там войск генерала Ожеро, известив, что ко всему прочему у французов есть и внушительная артиллерия.

Давыдов, Сеславин и Фигнер прикинули свои силы. Все три поисковые партии составляли около тысячи двухсот человек «разного сбора конницы», восьмидесяти егерей 20-го егерского полка и четырех пушек. Атаковать более чем вдвое превосходящего по численности врага, занимающего весьма выгодные для него позиции, было, конечно, крайне рискованно. Поэтому Давыдов и предложил привлечь для совместного участия в деле и действующий неподалеку отряд графа Орлова-Денисова.