Николай Садкович - Георгий Скорина

«Эту королевскую мантию, – говорил тогда Кривуш, – я накину на плечи лишь в самый торжественный день, ибо она есть первая достойная плата за несколько чудесных строк, похищенных у одного великого поэта».

Курчавые волосы поэта хранили следы тщетных попыток сделать прическу. Лицо было чисто вымыто и припудрено. Кривуш внимательно вглядывается в лица. Потом, когда окончится ученый спор, он изобразит в лицах участников и в насмешливых стихах передаст смысл и цель диспута.

На правом крыле, напротив кафедры, окруженный своими друзьями, сидит Иоганн фон Рейхенберг.

Еще раз ударил колокол, возвестив об окончании первого спора и о присуждении степени бакалавра студенту, «доказавшему» возможность лицезреть господа бога не только ангелам, но и праведникам.

Наступает очередь Георгия. Сейчас решится, сменит ли он шапочку схолара на берет бакалавра или, посрамленный противником, опустится на покрытый соломой пол аудитории.

– На суд ученых мужей славного Ягеллоновского университета, – объявил Глоговский, встав с кресла, – предлагается трактат о том, какое место в науке и просвещении рода человеческого занимают книги священного писания и как должно нам применять и изучать их. Разъяснить сие вызвался схолар Франциск, ищущий ученой степени бакалавра. Всякий, кто пожелает, может вступить с ним в спор и опровергнуть высказанные им мнения. Итак, Франциск, займи место на этой кафедре.

Георгий словно не слышит этого. Он остается сидеть на своем месте.

– Франциск, – повторяет Глоговский, смотря на юношу.

– Иди, Франек, – шепчет Кривуш.

Перегнувшись через спинку скамьи, Вацлав смотрит на Георгия; в глазах его страх и сочувствие.

Георгий встает с места и идет к кафедре. Он бледен, но поступь его тверда. Легкий шепот слышен на скамьях. Георгий на кафедре. Глоговский ободряюще кивает ему и улыбается. Взгляд Георгия падает на Рейхенберга… Застывшие острые глаза… К немцу склоняется один из его друзей и что-то шепчет на ухо. Иоганн чуть заметно улыбается. О чем они? Сотни глаз устремлены на одного.

Это первое публичное выступление юноши в одном из знаменитейших университетов мира. Ни один из его соотечественников не удостоился еще этой чести, и, значит, его победа будет как бы победой всего его народа. На него пал выбор Яна Глоговского, Николая Коперника и лучших студентов Краковского университета. Он будет говорить не только от своего имени, но выразит взгляды всего их кружка. Нет, лучше умереть, чем потерпеть поражение.

– Я, Франциск, сын Скорины из славного города Полоцка… – начинает он и слышит, как голос его дрожит. «Только бы не сорваться, только бы не спутать заранее приготовленных аргументов…» —…дерзнул предстать перед высоким синклитом ученых мужей, дабы высказать свои суждения по предложенному вопросу.

Зал затих, словно притаившись. Но уже произнесены первые слова. Уже схвачена нить сложного рассуждения, и Георгий, отбрасывая общепринятые вступления, громко спрашивает:

– Что есть Библия?

Глоговский удивленно поднимает брови. Не так должна была начаться речь его ученика. Где же ссылки на книги Ветхого и Нового Завета? Где изречения пророков и апостолов? Как подойдет он теперь к теме?

Георгий сам отвечает на заданный им вопрос:

– На языке древнегреческом слово «Библия» означает «книга». Да, это книга, написанная мужами далеких времен. В книге сей, вернее, во многих книгах, ее составляющих, даны научные знания, достойные внимания ученых.

Вашек слушает затаив дыхание. Ни одно слово, ни один звук, произнесенный его другом, не проходят мимо. Лицо Николая Кривуша расплывается в улыбке. Как смело и просто говорит он о священном писании!

– Разве не помогает нам Псалтырь, – говорит Георгий, – познать основы грамматики, то есть искусство правильно читать и говорить? Разве изучающий логику не найдет для себя полезного в посланиях апостола Павла или в книге Иова? Вспомним книги Соломоновы или Екклезиаст. Не помогают ли они нам овладеть риторикой, иными словами, искусством красноречия и складного письма? Взглянем на такие науки, как математика и астрономия. Люди, лишенные света знаний, видят в явлениях природы часто лишь чудо. Мы же должны объяснить их по законам науки астрономической.

Тишина сменяется нарастающим гулом. Кривуш, не удержавшись, кричит:

– Молодец, Франек!

Кто-то вскакивает с места и требует прекратить богохульство. Его силой усаживают на скамью. Вашек озирается, готовый каждую секунду броситься на защиту друга. Рейхенберг громко хохочет, за ним хохочут его подголоски. Глоговский стучит молоточком, пытаясь установить тишину.

Но Георгий не нуждается в ней. Словно подстегнутый шумом, он поворачивается в сторону Рейхенберга и голосом, перекрывающим все, продолжает:

– Мы извлекаем из книг сих познания о любви к родной земле, к воле и счастью своего народа. – Георгий выпрямляется и, протянув руку к залу, спрашивает: – Не надлежит ли нам, подобно древним героям, не щадя живота своего, бороться с порабощением народов славянских?

Зал снова загудел. Ректор растерянно посмотрел на кводлибетария. Но Глоговский не видел ни ректора, ни шептавшихся профессоров. Он смотрел на своего ученика, и только на него.

Освещенный неспокойным пламенем свечей, возвышаясь над залом, Георгий продолжал говорить. Он говорил, что только невежда или безумец может усомниться в правильности высказанного им положения, что нужно стремиться к распространению книг в народе, чтобы простые люди могли постигнуть начала науки. Голос его звенел под высокими сводами.

– Однако мы видим, что священное писание, равно как и другие книги, существует лишь на латинском языке, а в землях православной веры – на церковно-славянском. Посполитый люд не знает древних языков, и книги ему недоступны. Зачем сие? Кто скрывает науку от поспольства, от людей простых и немудреных, кои наполняют собой мир и в поте лица умножают его достояние? Не те ли, кому тьма и заблуждения народа помогают порабощать его? Кому же, как не нам, людям науки, надлежит пресечь это зло. Осветим души и умы человеческие знанием. Объясним тайны Вселенной. Научим отличать правду от кривды. Общим радением дадим народу книги на понятном ему, родном языке…

…Что он говорит, этот юноша? Слыханное ли дело? Книги на языке мужиков? Магистры укоризненно качают головами. Рейхенберг снова смеется и свистит. Тишина взрывается нестройным хором голосом. К Георгию долетают отдельные бранные выкрики. Он смотрит в зал и видит только злые, возбужденные лица. Где же друзья? Где Кривуш, Вацлав? Где другие студенты кружка Глоговского? Неужели теперь, когда наконец сказано большое и правдивое слово, он остался один? На мгновение ему стало страшно.