Николай Садкович - Георгий Скорина

Георгий не ответил ему. Помолчав, он продолжил рассказ, коротко упомянув о том, как, пройдя через Богемский лес, он вынужден был надолго задержаться в городе Регенсбурге, пока скопил необходимую для путешествия небольшую сумму денег, работая огородником у немецкого помещика.

Он шел пешком, останавливаясь на ночь в деревушках и небольших немецких городах. Иногда ему удавалось пристроиться на крестьянскую телегу или проплыть часть пути в рыбачьей лодке. Потом Бавария осталась позади, начались горные селения Тироля. Здесь еще лежал глубокий снег, и тропинки подчас были непроходимы. Георгий по неделям жил в альпийских хижинах, помогая дровосекам и пастухам собирать хворост и загонять скот. Наконец он добрался до Бреннерского перевала и вскоре очутился в цветущей долине. Это была Италия.

Так он дошел до Виченцы. Всего три дня пути отделяли его от Падуи.

Был поздний вечер. Над городом бушевала гроза. В окне маленького домика, одиноко стоявшего на холме при входе в Виченцу, мерцал свет. Георгий пошел на огонек и постучал в дверь. Человек, живший в этом доме, радушно принял путника. Он развел огонь в очаге и разделил с Георгием свой скромный ужин. Завязалась беседа, затянувшаяся до рассвета.

– Мы говорили по-латыни, – пояснил Георгий, – ибо человек этот был врачом.

– Врач?.. – переспросил Мусатти. – Вы, кажется, сказали, что это было в Виченце? Этот врач очень стар?

– Нет, он был немного старше меня, – ответил Георгий. – Но мне редко приходилось встречать столь обширные знания. Я решил остаться у него.

Рассказ Георгия был прерван появлением девушки. Она вошла легким, быстрым шагом. Не обращая внимания на постороннего, она грациозно поклонилась старику и поцеловала его руку.

– Мне передала Анжелика, что вы приказали зайти к вам? – спросила она улыбаясь.

Длинное с высоким лифом платье из индийского шелка сидело на ней свободно и просто. Каштановые волосы спускались на уши плотными начесами. Высокая шея была украшена цветным ожерельем, придававшим зеленый отсвет ее глазам. Девушка была очень хороша собой.

Маэстро Таддэо ласково посмотрел на нее.

– Да, Катарина, мне нужно поговорить с тобой, – сказал он мягко. – Но, дочь моя, сейчас я занят.

– Заняты? – Она с недоумением взглянула на странного посетителя.

– Да, занят интересной беседой.

– Бог знает, что может прийти вам в голову! – Катарина расхохоталась. Она взглянула на незнакомца.

Тот смотрел в упор спокойно и серьезно. Девушка оборвала смех и, досадливо пожав плечами, вышла из комнаты.

Мусатти продолжил:

– Итак, вы остались у этого врача?

– Да, – сказал Георгий, – я пробыл с ним несколько месяцев и помогал ему в его занятиях. Мы жили почти впроголодь, ибо мой друг был немногим богаче меня. Днем мы посещали больных, большей частью бедняков, по ночам занимались нашими опытами. Приходилось работать с величайшей осторожностью, чтобы не привлечь внимания посторонних…

– Анатомические вскрытия не являются столь новыми опытами, как это кажется вам, юноша, – перебил его маэстро, догадавшись, о чем идет речь. – Они производились и производятся многими врачами. Я сам…

– О, знаю, – не дал ему договорить Георгий. – Я много слыхал о ваших трудах, высокочтимый маэстро, но… Мы делали нечто новое. Никто, как мне известно, не вскрывал еще черепа.

– Как! Вы решились? – воскликнул Мусатти.

– Мы не видели в этом ни преступления, ни богохульства. Разве не для спасения жизни человеческой нужны анатомические сечения? Так почему же можно вскрыть источник жизни – сердце и почему видят грех в изучении хранилища человеческой мудрости?

Рассказав о смелых догадках, родившихся во время этих опытов, Георгий тихо заметил:

– К сожалению, нам не суждено было довести свой опыт до конца…

– Что же помешало вам?

– Однажды я отправился в соседнюю деревню к больному крестьянину. Вернувшись, я нашел наш домик пустым. Дверь была распахнута, окна выбиты, на полу валялись обломки приборов. Ящики, в которых хранились рукописи, взломаны и опустошены. Нетрудно было понять, что произошло. Добрые люди посоветовали мне покинуть город как можно быстрей.

На следующий день моего друга предали сожжению. Я был там и видел все. Я не мог уйти, не взглянув на него в последний раз. Три костра были сооружены на площадке. На двух крайних сжигали каких-то простолюдинов, обвиненных в колдовстве. Когда средний костер разгорелся, монах-доминиканец бросил в огонь груду бумаг. Это были рукописи ученого. Он наклонился и поглядел на них, потом поднял голову и улыбнулся. Я понял значение этой улыбки. «Жалкие глупцы, – говорила она, – вы думаете, что, сжигая бумаги, вы уничтожаете мою мысль… А между тем десятки других ученых в разных концах земли думают о том же, о чем думал я…»

…Языки пламени уже лизали его колени, а он все улыбался спокойной и мудрой улыбкой. Потом клубы дыма закрыли его лицо, монахи запели «Dies irae», [47]и в воздухе разнесся запах горящего тела. До сих пор меня преследует этот запах… Больше мне нечего было делать в этом городе. Я ушел ночью, переодевшись в платье крестьянина. И вот я перед вами, маэстро.

Георгий умолк и отер крупные капли пота со лба.

– Успокой, господи, душу этого человека. – Старик перекрестился. – Удивительно все же, что я никогда не слыхал об этом враче. Мне известны опыты Джиованни Виго в Риме, Марко Антонио делла Торре и Леонардо да Винчи в Павии, но я не знал ни одного выдающегося медика в Виченце. Как имя вашего учителя, мессере?

– Его звали… – Георгий смотрел прямо в глаза профессора Мусатти. – Его звали Федериго Гварони.

– Гварони? – Мусаттк вскочил, прижимая руки к груди. – Не ослышался ли я? Вы сказали… Федериго Гварони?

– Да, это было его имя.

Мусатти медленно отошел к окну.

– Я знал этого человека.

– Мне это известно, маэстро, – просто ответил Георгий.

Мусатти резко повернулся, пристально поглядев на собеседника.

– Он вам говорил обо мне? Тогда зачем же вы пришли сюда? Что мог он сказать вам?..

– Он говорил мне, – перебил взволнованного старика Георгий, – что если я, волею судеб, останусь один, то только в вас найду истинного учителя. Он говорил, что вы очень одиноки и что ему жаль вас…

На лице Таддэо появилось жалкое, растерянное выражение. В глазах его показались слезы, губы задрожали. Он подошел к распятию и упал на колени.

Георгий молча следил за ним.

Мусатти шептал:

– О, Федериго. Я знал, кем ты можешь стать, и я изгнал тебя… Ты погиб, и труды твои остались безвестными… На мне этот грех… Mea culpa… Mea culpa. [48]

Все, кто близко знал маэстро Таддэо, изумлялись происшедшей в нем внезапной перемене. Так после бурного ливня преображаются иссушенные зноем колосья. Старик помолодел, выпрямился, в его глазах зажегся задорный огонек. Теперь он редко ворчал и раздражался, и однажды Анжелика, явившаяся с обычным ежемесячным отчетом, услышала, что маэстро занят и не имеет времени заниматься разной чепухой вроде проверки счетов…