А. Блинский - Бог не без милости, казак не без счастья

Но и во всех других обстоятельствах боевой службы пластун верен своему назначению. В походе он освещает путь авангарду или, в цепи застрельщиков, изловчается и примащивается, как бы вернее «присветить» в хвастливо гарцующего наездника; или, наконец, бодрствует в отводном секретном карауле за сон знатного ночлега.

Г. Филиппов, посетивший в 1856 году Крым, много рассказывает о подвигах пластунов в последнюю Севастопольскую кампанию. Вот некоторые из них.

В прошедшем 1855 году, когда отряд союзных войск занял Фанагорию и укрепился в ней, пластуны, находясь по обыкновению на аванпостах перед этой крепостцой, беспрестанно тревожили гарнизон, держали его в напряженной бдительности, производили между ним тревоги и замешательства своими хитрыми выдумками.

Обыкновенно человек с двадцать пластунов подкрадется ночью к самой Фанагории, пробираясь версты за две или за три ползком на брюхе и локтях, по колючему бурьяну через неприятельскую передовую цепь, и залягут под самыми верками, иногда под самыми амбразурами, в камыше и бурьяне, где и пролежат, не шелохнувшись, целый день до следующей ночи. В середине ночи, как только все утихнет в крепостце и лагере, объедут по цепи разъезжие, часовые предадутся дремоте, пластуны вдруг, по условному свистку, выходят из своей засады и с ужасным криком и стуком бросаются в амбразуры. Испуганные часовые спросонья стреляют, куда попало, другие бегут в лагерь с криками: «Нападение! Штурм! Неприятель в крепости!» Бьют тревогу и весь лагерь подымается, и войска в несколько минут становятся под ружье. Тотчас открывают огонь из всех орудий и частый штуцерный огонь с бруствера. Начинается трескотня ужаснейшая: ядра, гранаты, конгревовы ракеты и тысячи картечь и штуцерных пуль взрывают только землю, подымая страшную пыль, и рвут немилосердно бурьян и камыш, не находя для себя иной жертвы, потому что пластуны, произведя всю эту суматоху, приколов или сбив с ног первых попавшихся часовых, ворвавшись в ближайший барак и схватив там прямо с постели оторопевшего офицера, успев даже иногда заклепать одно или два орудия, тотчас бросаются обратно из крепости и прячутся за ближайшим пригорком. При начале канонады они уже находятся в этом убежище вне всякой опасности и спокойно любуются оттуда произведенным эффектом. Между тем, гарнизон, не получая ответа на свою канонаду и не видя неприятеля, мало-помалу унимает ее, но отправить отряд на поиски не решается из опасения засады, потому что не имеет понятия ни о числе, ни о месте пребывания неприятеля, убежденный однако же в его близости. Пользуясь этим временем недоразумения гарнизона, пластуны успевают уйти далеко от крепости с несколькими пленными и какими-нибудь другими трофеями.

Раз как-то подобный подвиг пластунов был совершен особенно удальски и блистательно. Пластуны, возвратившись из крепости, приводят двоих пленных французских офицеров.

Атаман, расхваливая и лаская пластунов за их отважность, сказал им между прочим в шутку, что они все приводят к нему синие мундиры, а ему хотелось бы иметь и красных, разумея под этим англичан.

Человек пять пластунов отправились, по обыкновению, на поиски и пропадали, кажется, четверо суток. Они версты две или три проползли на брюхе между колючим бурьяном, беспрестанно останавливаясь и притаивая дыхание, когда проползали сквозь передовую цепь и когда приходил близко к ним кто-нибудь из неприятельского отряда. Днем они залегали в гуще бурьяна и лежали там, как убитые, до вечера; ночью опять продолжали путь. Таким образом, им уже на вторые сутки удалось пробраться в самый неприятельский лагерь, где они и притаились в густом и высоком бурьяне, решившись здесь выждать желаемую добычу. Можно себе представить, в каком виде они добрались туда: все платье изорвано в клочки, лицо и руки исцарапаны и изъедены комарами; притом, проведя двое суток почти вовсе без пищи и воды, довольствуясь во все это время только коркой хлеба, сбереженной в кармане. В своей засаде пластуны пробыли еще два дня. Много в это время проходило около них неприятельских солдат и офицеров, но они никого не трогали, потому что цель их была схватить людей именно в красных мундирах, а те все были в мундирах другого цвета, хотя, вероятно, многие из проходивших были англичане. Наконец, уже на вторые сутки под вечер подошли к самому тому месту, где лежали пластуны, двое англичан в красных мундирах, неосторожно прогуливавшиеся между бурьяном. Казаки, как дикие кошки, бросились на них из засады и в одно мгновение, не дав им времени взяться за оружие и даже закричать, сбили их с ног, заткнули рты затычками из смятой травы, связали по рукам и ногам и исколотили до того, что несчастные англичане совершенно лишились возможности подать голос. Можно себе представить, какая требовалась осторожность и каких усилий стоило казакам протащить пленников ползком, на трехверстное расстояние, вблизи неприятельского лагеря, при беспрерывной опасности от встречи с патрулями, аванпостами и проч.; малейший стон пленников мог всех их обнаружить и самих подвергнуть плену или смерти.

Не застав атамана дома, пластуны отправились к нему со своими пленниками в войсковое правление и представились изумленному атаману, как были, т. е. багровые от царапин и комаров и покрытые грязью и лохмотьями. Они простодушно объявили ему все дело в коротких словах на своем грубом запорожском наречии.

– Ваше превосходытельство прыказали, як мы захватили синих, щоб мы достали теж и красных… О-тож-от се красные…

Один пластун получил до тридцати ран от пуль и штыков. Всякий другой не выжил бы и одного дня после такого изуродования, но закаленная натура пластуна выдержала тяжкую болезнь, так что недель через шесть пластун уже стал совсем поправляться; отбросил басурманское леченье и диету, стал есть, как следует казаку: борщ и галушки; когда оттого повеселел и сделался словоохотлив, он рассказывал о своих похождениях в Севастополе, о вылазках, в которых он много раз участвовал.

– Як, каже, ускочишь до траншеи, то зараз и берешься до охфицера, бо у тих у солдатив ни часив, ни грошей, ни чого нима, а у охфицера все э.

– А то, бувало, каже, як пиймаешь татарив, что гонят скотину до хфранцуза, то, каже, або повисимо, або убьемо, а писля, каже, перестали и бить! Тылько привяжем до дерева, та гирло и перерижем, так соби вин и стоит.

На вопрос о том, как он был ранен, он говорил:

– Як, каже, вскочил до траншеи, то мене, каже, на штыках и выперли вит-тыля…

История донских казаков богата на события масштабные и впечатляющие, требовавшие от их участников высочайшего подъема духа, отваги и боевых искусств. Но был даже и в этой истории особенный, полувековой почти период, когда события шли потоком, как бы переходя одно в другое, – время великого напряжения духовных и физических сил, время подвигов. Условно ограничим его двумя памятными датами. Первая – сражение с турками при Кагуле 21 июля 1770 г. – прославившие имя командующего генерала Румянцева, но памятное казакам, прежде всего, двумя эпизодами.