Екатерина Дроздова - Богоявленское. Том 2. Смута

По всему было видно, что начавшаяся война слишком сильно изменила людей. Но хорошо это или плохо, ещё никто не понимал.

– Чем я могу помочь тебе, старик? – спросила Вера.

– У каждого свой путь в жизни. Мой путь определён и другого я не желаю.

– Тогда помолись за меня, – сказала Вера и на прощание оставила старику ещё несколько монет.

Домой девушки возвращались в одной карете, не желая всю дорогу слушать разговоры отцов о политике и войне.

Ксюша и Натали без умолку болтали о моде, Петербурге и общих знакомых. Обе они были одеты по последней моде, прически их представляли собой очень объемный валик, который поддерживался специальной бананообразной конструкцией из конского волоса. Эти прически напоминали прически гейш и держались в моде еще с русско-японской войны. А в макияже своем они использовали только очень светлую пудру, блеск для губ и едва заметные румяна, очаровывая всех своей природной красотой. Ногти же их блестели, имея естественный бледно-розовый цвет, и пахло от этих модниц всегда только цветами: сиренью, ландышем, розой или жасмином. И если ещё угловатая четырнадцатилетняя Натали не обращала на себя внимание мужчин, то расцветающая с каждым днем красота шестнадцатилетней, набравшейся любовного опыта в замужестве Ксюши, никогда не оставалась незамеченной. Казалось, во всём мире не было девушки милее, очаровательней и обворожительней чем Ксюша.

Но их щебет прервал вопрос Златы:

– А скажи Вера, что ты нынче читаешь?

– Библию, – небрежно бросила Вера.

– Хм, а я вот покамест мало забочусь о спасении своей души. Должно быть мало грешу, – с нескрываемой издёвкой сказала Злата. – Я вот прочла Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Не пойму никак любви купчихи Катерины. Всё одно, если б княжна влюбилась в конюха, а он бы её к тому же и бросил.

Вера тоже читала Лескова и просто кожей чувствовала, как насмехается над ней эта злая рыжеволосая девчонка, так и не простившая ей несправедливо нанесенного позора сестре Глаше. Но Вера промолчала в ответ, ничем не выдав своего положения. А удовлетворенная своей маленькой местью Злата, громко крикнула кучеру:

– Останови! Я к бате пересяду.

И прежде, чем захлопнуть за собой дверцу кареты, добавила:

– А поделом ей, купчихе-то!

Удивленная произошедшей сценой Натали, вопросительно посмотрела на Ксюшу. Та тихо ответила:

– Странно, что она вообще села с Верой в одну карету.

Да, Злата не умела прощать. Она не прощала обид, нанесенных своей семье, принимая их за личные. И ничто не могло изменить этого её внутреннего уклада. И на беду, Злата была ещё и очень мстительна, о чём стоило помнить всем её врагам.

После этой поездки в Задонский собор, всё в голове Веры перемешалось, и её отчаянные молитвы, и пронзительные слова старика на паперти, и этот издевательский укол Златы. Вера спрашивала: «Господи, за что это отчаянье попущено мне? За какой-то грех? Или для того, чтобы я проявила перед Тобой своё усердие, и на деле показала, с каким старанием я буду проявлять образ жизни такой, какой угоден тебе, а не такой, какой угоден моей плоти, моему самолюбию и страстям?»

Но осознание того, как во многом и перед многими она виновата, само собой подсказывало ответ. Вдруг Вере послышался голос Пабло, шепчущий, что час расплаты настал и, что Богу не угодно её счастье.

Вера зажала уши, чтобы не слышать этого голоса, и тогда перед глазами её проскользнула тень. От ужаса руки её похолодели, а ноги подкосились.

– Твой Митька к тебе не вернётся, – продолжал шептать голос. – Не вернётся.

– Не вернётся, – повторила Вера.

И тихонько, чтобы никто не увидел, Вера забрала из буфета все снотворное и заперлась в своей спальне.

Находясь под влиянием просьб Франции, и выполняя данное ей обязательство, Главнокомандующий русской армией Великий князь Николай Николаевич предписал генералу Жилинскому перейти границу Восточной Пруссии на четырнадцатый день мобилизации. В результате, первого августа, наша Первая армия генерала Ренненкампфа тронулась пешим порядком, так как перевозка армейских корпусов, хотя бы к границе с Германией, на железнодорожном транспорте, российскими стратегами вовсе не была предусмотрена. И потому, уже трое суток, совершая многокилометровые пешие марши, шла на неприятеля Первая русская армия.

Справа шёл не успевший закончить сосредоточения ХХ армейский корпус генерала Епанчина, на левом фланге уступом позади, IV корпус генерала Век-Алиева. Вся конница была собрана на флангах: Хан – Нахичеванский – на правом, генерал Гурко – на левом. Тыл армии был ещё совершенно неустроен.

III- ий, IV- ый и XX – ый армейские корпуса Первой русской армии продвигались вперед практически вслепую. 27-ая пехотная дивизия Третьего армейского корпуса, в которой служил Чадин Митька, двумя походными колоннами, с раннего утра первого августа двинулась через Кальварию в район южнее Вержбольво.

– Два дня уж идём. Это ж, по сколько мы вёрст в день натаптываем-то? Двадцать пять, а может и все тридцать? Как думаете, Дмитрий Гаврилыч? – спросил старый солдат.

– Не знаю, рядовой. Видать так, – ответил Митька.

– Вы-то до мобилизации два года в армии прослужили, вона до ефрейтора дослужились. Потому вам и легче. Да и молодой вы ещё, здоровый. Вам ведь, поди, годов двадцать пять?

– Двадцать два.

– Во! А мне уж далеко за сорок. Конечно, для запасных солдат, таких, как я, отвыкших от походов, такой путь тяжеловат.

– А ты, как в дивизии- то оказаться успел? А, рядовой Михайлов? Мобилизацию- то, считай, только объявили.

– А так и успел. Вот жил бы подальше от расположения дивизии этой, глядишь и не поспел бы.

– Так оно же хорошо, что близко. Задашь немчуре, как следует. А то из Сибири – то, какой-нибудь, покуда бы доехал, уж их всех побили б. Ни одного тебе не осталось бы.

– Так уж и не осталось бы?

– А то? Мы им вмиг покажем почём фунт лиха. Будут знать, как на Русь-матушку кидаться.

– Ох, господин ефрейтор, хорошо бы, если так. А то переходы эти из меня всю душу вымотали.

– Ладно, Михайлов, скоро остановка на ночлег, чуток передохнём.

Но добравшись до ночлега, боевые товарищи поняли, что поспать им этой ночью не доведётся. Оба они получили приказ идти в сторожевое охранение, в дозор.

– Вот и отдохнули, мать его ети, этот дозор, – тяжело вздохнул старый солдат Михайлов. – А вы господин ефрейтор, как не взгляну на вас, спокойный, как будто и не на войну идёте. Неужто и не страшно вам вовсе?

– Не знаю. Я и не понял покуда.

– Эээ, это потому, что войны не знаете. А я вот нагляделся в японскую. Как вспомню, ажник коленки трясутся. Да-да, страшно мне и сказать об этом не совестно. Вот и болтаю потому много.