Алла Репина - Черный гардемарин, судьба и время

Как тут не загрустить о домашнем очаге?

Заснуть в первый вечер не представляется возможным. С фланга старших кадет доносятся храп, сопение, бормотание; наша «четверка» переговаривается громким шепотом. Мы на «ты» еще с фотографирования.

«А ты в ночное за рыбой ходил?» – громко шепчет мне кадет Гаврилов.

«Ходил».

«А у нас в этом году в озере рыбы совсем не было!».

«Совсем?» – «Ну да. Прошлой зимой рыба вся перемерла: мужики не сделали во льду прорубей. Зато купались мы по шести раз в день и даже больше».

«А у нас имение в Новгородской, в Боровичах, – встревает мальчик из-за изголовья, – я с тетками в лес за грибами ходил».

«А теремки у вас в Боровичах есть?» – это четвертый голос, он принадлежит маленькому тоненькому мальчику, который был в Сборном зале со старшим братом поручиком.

«В Боровичах теремков нет. Там деревушки совсем жалкие: избы крыты соломой с глиной или хвоей».

Мы с Гавриловым подтверждаем: теремки – выдумка.

Тоненький мальчик вздыхает: «А я с маменькой летом в Неаполе был».

Воцаряется молчание.

«Купался. Морские звезды собирал. Везувий видел».

«Ух, ты!».

«Ужас, какой он страшный!» – сообщает мальчик очевидец Везувия. Мальчика зовут Жондецкий 2-й.

Как звали кадета из Боровичей, мне не запомнилось. Его вскоре отчислили за некую детскую шалость. Первый кадетский корпус – привилегированное учебное заведение империи, рассадник великих людей – всегда славился зверской дисциплиной.

Утром бегом в умывальню: раздеться до пояса, облиться водой над длинным желобом. Бемоль подгоняет: «Суворов купался в пруду, пока лед не встанет! В здоровом теле здоровый дух! Раз-два, облился; подходи следующий!». Вода холодная, льется в умывальник с резким звуком; полотенце жесткое…

Бемоль выстраивает «зверье» на утренний смотр перед завтраком и давай придираться: ногти грязны, уши нечисты, на лбу чернила, у рубахи неправильно заложены складки под ремень, бляха вычищена неровно, и т.д. Сам он, не так давно окончивший корпус, ужасный аккуратист. Мы быстро подмечаем его слабость к собственному внешнему виду и за спиною передразниваем, как он подправляет указательным пальцем свои тонкие усики.

Бемоль идет вдоль строя, заложив руки за спину, и потягивает носом. Приметив запах, делает резкий разворот в сторону провинившегося: «Не-о-пря-тен!».

«Зверьков» окультуривают и пропалывают как дикий заросший сад.

Проходит август, тянется сентябрь, наступает слякотный октябрь… Какая перемена! И следа не осталось от восторга первых дней в корпусе. Все вокруг темно, сурово, холодно. На уроках, особенно первых, хочется спать. На втором и третьем донимает сосущее в животе чувство голода.

Закон божий, грамматика, французский, арифметика, естественная история, рисование, чистописание – хотя и репетировал все предметы первого класса заранее, в корпусе спотыкаюсь на французском. За четверть «август-октябрь» получаю шесть баллов по французскому и выволочку от папы. Двенадцати баллов нет ни по одному предмету, а средний вывод за четверть всего 9. Оценка поведения также не блестяща. Нарекание: рисую на уроках. С рисованием связано первое лишение отпуска. У кадет, как известно, два главных воспоминания из младшего возраста: первый опыт отдавания чести и первое оставление без отпуска.

Шестое число каждого месяца в Первом кадетском – день музеев и экскурсий; в первую половину дня классы расходятся по городу. У Бельма интрига: не сообщать заранее, куда пойдем.

6 ноября девятого года мы одеваемся после завтрака в зимние бушлаты, строимся и выходим на набережную; идем к Николаевскому мосту, про себя гадая, куда ж нас ведут. На Неве в это время ледоход, одна льдина набегает на другую, а потом эти льдины разбиваются об устои моста. Ветрено. На перилах моста и под ногами чистенький, только что выпавший снежок.

Бельмо ведет нас в Александровский сад, где разрешает разойтись, при условии далеко от него не отходить. Мы, довольные, бегаем по саду среди нянек с малыми детьми и лупим снежками в постаменты памятников великим людям отечества: Пржевальскому, Жуковскому, Лермонтову, Глинке и Гоголю. Морозно и весело. Сама прогулка – глоток свежего воздуха в унылой череде будней. Набегавшись по саду, отправляемся осматривать Исаакиевский собор. После Исаакия идем любоваться памятниками императорам Петру Первому и Николаю Первому. Время наше выходит, пора возвращаться в корпус.

На обратном пути, идя по Английской набережной, мы видим плывущую в Неве утку и так нам жалко на нее смотреть: кажется, что вот сейчас ее затрет льдом! Весь Николаевский мост и всю набережную говорим только об этой утке; и за обедом тоже об утке: выплывет или нет? Среди кадет есть не раз ходившие с отцами на утиную охоту, однако и тем жаль крякву.

Первый урок второй половины дня – грамматика. Я, не слушая учителя, рисую на листочках несчастную утку среди льдин. Вначале кадет Гаврилов рисунок увидел – потребовал себе такой же. Затем попросил кадет Жондецкий 2-й. На третьем рисунке я был остановлен учителем.

Так, из-за этой уточки, и лишился отпуска в первый раз.

«В следующий раз, кадет Репин, вы будете зачислены кандидатом на арестование. При наличии свободных мест в карцере, – Бельмо отчитывал меня с видимым удовольствием. – Недопустимо поощрение расхлябанности. Расхлябанность начинается с проступка и завершается преступлением. Для вас, кадет Репин, недостижимым будет оказаться на высоте положения доблестного офицера, защитника царя и отечества, честного и справедливого гражданина своего государства, если вы уже в младшем возрасте пренебрегаете установленными правилами. В послеобеденный отдых такого-то числа вы ложились на кровать в сапогах. Затем, вы регулярно изливаете свою фантазию в сочинение самых невероятных историй и стихотворений, а также в рисунки – на то и другое тратите много времени, что идет в ущерб занятиям, – у Бельма на каждого составлен лист проступков, который он и достает из особой штрафной папки, вызывая кадета в свое помещение. – Ваш балл по французскому делает вас кандидатом на отчисление из казеннокоштных: средний годовой вывод может не дотянуть до восьми».

Далее Бельмо лупит в цель:

«Подумайте о родителях, которым доставят боль ваши неприятности личного свойства. Отец ваш в весьма преклонном возрасте. Своим трудом содержит довольно большую семью. Вы росли в трудовой атмосфере. Я понимаю, если б вы были избалованы роскошью и богатством, которыми часто окружают детей, поступающих в корпус…», и проч.

Лишившись отпуска, я слонялся по корпусу с теми несколькими мальчиками младшего возраста, которым было не к кому идти в Петербурге. Отчего-то забрел в умывальню для старшего возраста. Там в форточку курил кадет Дмитрий Колпинский – в этот учебный год он был назначен редактором корпусного журнала «Кадетский досуг».