Алексей Воронков - Албазинец

Вот и походка у него молодая, твердая. И сам он молод и крепок, словно тот могучий кедр, что растет у него на заднем дворе. Силой он не любил хвастать, однако иногда в минуты душевного подъема мог и продемонстрировать ее соседям. Брал, к примеру, кочергу и завязывал ее в узел, а потом просил, чтобы кто-нибудь этот узел развязал. Но кто ж развяжет? И тогда Платон сам брался за дело. Так что уже скоро кочерга принимала свой обычный вид.

У него было вечно опаленное печным жаром строгое лицо. Волосы пшеничные, опоясанные тонкой сыромятью. Одеву носил простую, несмотря на достаток. Ведь у кузнеца, говорят люди, что стукнул, то гривна. Летом – обыкновенная посконная рубаха навыпуск да холщевые портки, засунутые в опорки [51] Опорки – изношенные сапоги с отрезанными голенищами. , по праздникам – ичиги [52] Ичиги – кожаные сапоги без каблуков. с пришивными подпятниками. Зимой овчина, шапка волчья да унты.

– Ну, пошли, что ль, в ковальню [53] Ковальня – кузня. , – сказал Федор. – А то времени-то у меня не ахти сколь.

Платон этак недовольно глянул на него из-под лохматых бровей и пробурчал:

– А коль нет времени, почто тогда примчался? А то будешь щас торопить – какая работа?

В отличие от многих своих соседей, ютившихся в ветхих куренях, семья бронного мастера жила в светлой большой красной избе с трубою. А то ведь тоже, как многие здесь, начинали с турлучного [54] Турлучный – плетневой, обмазанный глиной. сарая. Прибыли-то на подводах зимой. На дворе мороз лютует, птицы на лету дохнут от холода. Это вам не родная псковщина, где зимы мягкие да с оттепелями.

Надо было с чего-то начинать. Рубить клеть – занятие долгое. Пока поставишь избу – вечность пройдет. А мороз крепчает. Кто-то стал отогревать землю кострами и рыть землянки. Другие, в том числе и Кушаковы, решили строить временные жилища, которые и поныне кое-где стоят как напоминание о трудных временах. А вот плетневые сараи, овины и тыны и теперь служат людям, выглядывая из-за стоящих вразбежку изб.

– Ты б кваском меня, что ль, угостил, – въехав во двор и спрыгнув с лошади, попросил казак. – Жара-то вон какая – даже горло пересохло.

– Марфа, где ты там? – громко позвал жену кузнец. – Дай гостю квасу напиться.

Тут же на крылечке появилась невысокая юркая жонка с корецом в руке.

– Доброго тебе здоровьица, барин, – поклонившись в пояс, произнесла она, чем смутила Федора.

– Да какой я тебе барин! – обиделся он. – Служивый я.

Она улыбнулась. Дескать, да вижу я, из каких ты людей, но дай, мол, уважить.

– Пей, казак, – протянула старшине березовый ковш.

Опорожнив его в несколько глотков, Федор вытер рукавом губы.

– Хорош квасок, ядреный, – сказал он. – Были б родней – каждый день бы у вас им угощался.

Марфа улыбнулась, а вот Платон, напротив, нахмурил брови.

– Ладно, гайда дело делать, – буркнул он. – Сам говорил, времени у тебя в обрез.

Кузня Платонова стояла в конце большого двора, огороженного тыном. Он ее срубил еще прошлой весной из листвяка. Простору здесь много – конь мог поместиться. В центре кузни, прямо напротив большой двери – горн с широким челом, поддувалом и мехами. Под горном – вытяжной зонт для сбора и отвода дыма из листового железа. Рядом наковальня, тяжелый молот, клещи и несколько молоточков. Ближе к двери – станок для ковки лошадей. В дальнем правом углу – груда металла. Кольца кольчужные, обломки железных лат, сломанные клинки, развороченные стволы пищалей. У слюдяного окна, под верстаком – готовое кузло [55] Кузло – кованые изделия. : пазники [56] Пазник – плотницкий инструмент. разной формы и величины, мотыги, кайлы, скобы, штыри, гвозди, подковы. Была и холодная ковка – разная утварь, посуда, оклады. В слободе больше таких Платонов не было, потому он и коваль, и бронный мастер в одном лице.

– И давно с молотом-то дружишь? – наблюдая за тем, как Платон старательно раздувает мехами огонь в печи, спросил его казак.

– С детства. А ну, подсоби! – попросил он Федора, протягивая ему клещи, в которых был зажат извлеченный из горнила кусок раскаленного металла. – Положишь железо на наковальню и будешь держать, пока я буду по нему стучать.

– И что, кто-то тебя учил этому ремеслу? – крепко держа в руках клещи, продолжал интересоваться Опарин.

– И дед учил, – споро работая молотком, произнес Платон, – и отец учил. Семейное это у нас. Мы и с выварными горнами работали, и с вагранными, с укладными и клинными тоже. Да и на разделительных приходилось.

– А это еще что такое? – не зная премудрости ковального мастерства, спросил Опарин.

– Это что? Это, брат, дело сурьезное. Здесь уже не с простым железом – с серебром дело имеешь. От руды его очищаешь, понятно?

– Ну, разве что маненько, – признался казак. – Я слыхал, что под Нерчинском серебряную руду нашли. Не хочешь поехать? Хотя нет, мы тебя не отпустим. Больше-то у нас бронных мастеров нет. Да и пазники с подковами кому-то нужно делать. Ведь без вас, кузнецов, что без рук.

– Вот и я говорю о том же, – согласился Платон, вытирая потные руки о кожаный фартук. – Жаль, нет у меня сыновей, чтобы дело мое продолжили. Не девкам же своим молот в руки давать.

Он вздохнул. И было понятно, что этот вопрос его сильно мучает.

– А ты возьми любого из моих лощей да научи их своему ремеслу, – неожиданно предложил Федор. – Того же, к примеру, Петра.

Платон покачал головой.

– Не… Твои – казаки, а казаку зачем мужицкое ремесло? – сказал он. – Да я уже и присмотрел тут одного. Захарка, сынок Демьяна Рыбакова. Демьян-то давно просил взять его в подмастерья. У самого пять сыновей, так что и без Захарки будет кому в поле робить.

– Ну как знаешь, – повел плечами Опарин. – А то бы и моего взял.

– Двоих их нельзя держать вместе, – смахивая рукавом рубахи пот с лица, вымолвил он. – Они ж и без того постоянно дерутся.

– И чиво? – не понял казак.

– Ну как же – из-за Любки моей. Все никак поделить ее не могут.

Больше они в тот день этого вопроса не касались. Если говорили, то о пустяках. А когда Платон закончил работу, Федор расплатился с ним серебром и ускакал к себе в острог.

Оставив за себя старшим в крепости Ефима Веригу, Черниговский рано утром увел свой небольшой отряд в двадцать сабель в поход.

– Ну чо, Тимоха, пойдешь со мной вечером в слободу? – проводив отца, спросил брата Петр.

– А чо я там забыл? – ухмыльнулся Тимофей.

– Ну как чо? Девок будем щупать. У моей Любашки сеструха есть, Варькой зовут. Уж такая басенька! [57] Бася, басенька – милашка. Глянешь – и тут же влюбишься, – уговаривал брата Петр.

Тимоха лениво зевнул.