Сельма Лагерлёф - Проклятие рода Лёвеншёльдов

А тут подоспел ротмистр со своими людьми, и он не успел поменяться шапочками с мертвым Ингильбертом.

Наверняка так и было. Ничего другого в голову не пришло. Она могла бы поклясться – так оно и было. Но проверить не мешает.

Марит отнесла перстень в сундучок и с шапочкой в руках пошла на скотный двор – поговорить со служанкой.

Открыла дверь коровника.

– Выходи на свет божий, Мерта, – крикнула в темноту. – Помоги, у меня ничего не получается.

Служанка, вытирая руки, подошла к выходу.

Марит протянула ей шапочку:

– Ты же отменная вязальщица. Посмотри – хочу перенять этот узор, а никак не пойму, как петли считать. Может, ты разберешься?

Служанка взяла шапочку и сказала вот что:

– Ой…

На лице изобразилось изумление. Она вышла из коровника на свет и еще раз посмотрела на шапочку.

– Где ты ее взяла?

– Не знаю… Бог весть сколько лет пролежала у меня в сундуке. А почему ты спрашиваешь?

– А спрашиваю я вот почему: шапочку-то эту я сама связала, вот этими руками. Для братика Ингильберта, в последнее… – она всхлипнула, – в последнее лето его жизни. Он в ней и ушел из дому, и с тех пор я ее не видела. Но как она оказалась у тебя?

– Кто знает… может, свалилась, когда он упал, а кто-то из пастухов подобрал и принес в усадьбу. Но тебе, наверное, не захочется с ней возиться. Такие воспоминания…

– Давай ее сюда… и завтра же получишь узор.

В голосе Мерты по-прежнему звенели слезы.

– Нет-нет. – Марит отвела руку. – Это мучительно…

– Ничто мне не мучительно, если это твоя просьба, Марит.

Да-да, никто другой, именно Марит вспомнила про Мерту Бордсдоттер, оставшуюся в полном одиночестве в хижине на лесном выпасе после смерти отца и брата. Вспомнила и предложила ей работу скотницы в усадьбе Стургорден в Ольсбю. Мерта считала, что всем обязана Марит – та помогла ей вернуться к людям.

Марит вернулась на крыльцо и взялась было за варежки, но работа не шла. Вновь прислонилась к балясине и задумалась – что теперь делать? Если бы кто-то в Ольсбю видел монахинь, женщин, оставивших земную суету ради жизни в монастыре, он мог бы подтвердить: Марит выглядела именно так, как выглядят монахини. На изжелта-бледном, словно восковом, лице ни единой морщины. И если не знать, сколько ей лет, не определить, молодая она или старая. Отрешенность и покой. Покой, доступный только человеку, полностью отказавшемуся от мирских желаний. Давно уже никто не видел, как она чему-то радуется. С другой стороны, сильно опечаленной ее тоже не видел никто.

В тот роковой день Марит решила: жизнь ее кончена. Она, конечно, унаследовала от отца Стургорден, но очень быстро поняла: единственная возможность сохранить усадьбу – выйти замуж. Хозяйству нужен хозяин. Но после смерти Пауля даже мысль о замужестве бросала ее в дрожь. Тогда она переписала Стургорден на одного из племянников, совершенно безвозмездно, но с одним условием: она сохраняет за собой право жить в усадьбе до конца жизни.

С тех пор уже тридцать лет она жила в этом небольшом, но крепком деревянном домике на сваях – и ни разу о своем решении не пожалела. Конечно, время без работы тянется медленно, но как раз работа-то у нее находилась все время. Люди постоянно обращались за помощью – все знали ее мудрость и доброту, и если кто-то заболевал, первым делом посылали за Марит. Вокруг нее постоянно роились малыши. Они знали, кто поможет им справиться с их маленькими горестями. Ее домик всегда был полон детей.

А сейчас она сидела, размышляла, и сердце ее постепенно переполнялось гневом и горечью. Подумать только – как легко было найти этот проклятый перстень! Почему генерал не сделал так, чтобы его нашли? Кольцо вернули бы в могилу, все прояснилось, и все были бы живы. Он же наверняка знал, где его перстень. И почему он не навел судей на мысль хотя бы пощупать шапочку Ингильберта? А вместо этого лишились жизни три достойнейших человека. Значит, отправить их на виселицу генералу было по силам, а найти перстень слабо?

Сначала она решила пойти к просту, отнести ему перстень и рассказать о своей находке, но передумала.

Надо сказать, что к Марит все относились с жалостью и уважением, ее не окружала стена презрения, как бывает с семьями уличенных в преступлениях злодеев. Где бы она ни появлялась – в церкви, на свадьбах или поминках, – люди всегда находили возможность с ней поговорить. Все понимали: совершена ужасная несправедливость. Жители уезда хотели загладить свою вину, откреститься от причастности к неправому суду. Даже те, из Хедебю, – положим, не сам ротмистр, но его жена и сноха – не раз пытались сблизиться с Марит, но она отвергала эти попытки. За тридцать лет не обменялась с Лёвеншёльдами ни единым словом.

И что будет, если она вылезет с признанием? Получается, что люди из Хедебю в какой-то степени правы? Перстень же и в самом деле был у одного из казненных. Могут пойти разговоры: дескать, те трое прекрасно знали, где перстень, и молчали – надеялись на оправдательный приговор. Думали, их выпустят, и они спокойно продадут этот перстень.

Как ни поверни, если она возвратит перстень, значит, ротмистр прав. И его покойный отец тоже. Перстень же и в самом деле был у приемного сына Иварссонов. Поди докажи, что Пауль и знать не знал, что он зашит в его шапочке.

Ну нет. Ничего, что пошло бы на пользу Лёвеншёльдам, Марит делать не собиралась.

А ротмистру Лёвеншёльду к этому времени уже исполнилось восемьдесят. Богатый, уважаемый и могущественный помещик. Король дал ему титул барона. И все эти годы он прожил безбедно, неудачи и несчастья его обходили. И сыновья тоже – богатые, удачно женатые… эти люди отняли у Марит все. Все, все, все.

И вот она сидит тут, на пороге своей жалкой хижины, – одинокая, нищая, ни мужа, ни детей. И все из-за ротмистра. Все эти годы ждала она, что на голову его обрушится кара Божья – и не дождалась.

Марит словно очнулась – из задумчивости ее вывел топот детских ножек.

Двое мальчишек, лет по десять-одиннадцать. Один – Нильс, сын хозяина, ее внучатый племянник, а другого она не знала.

– Тетя Марит, это Адриан из Хедебю. Мы играли в триссу [7] Подвижная игра, где нужно отбить битой сильно пущенный деревянный диск. , повздорили, и я порвал Адриану шапку. Нечаянно.

Марит, борясь с нахлынувшей изнутри мутной волной неприязни, посмотрела на Адриана. Красивый мальчуган. Доброе, приветливое лицо. И что? Ей всегда становилось не по себе, когда она видела кого-то из Лёвеншёльдов.

– Мы уже помирились, – сообщил Нильс. – Я только хотел попросить тебя починить шапочку Адриану. Как он домой пойдет?

– Хорошо. Починю.

Марит взяла порванную шапочку и встала со ступенек.

– Знак Божий, – пробормотала она про себя, направилась в дом, но на пороге обернулась: – Поиграйте пока во дворе. Скоро будет готово.