Илья Морозов - Эсер

Сюда же приходили и всевозможные разнорабочие. Кусочком мела они писали на подошве сапога цифру «1» или «2» и садились прямо на неровную брусчатку, вытянув ноги. Цифра означала сумму, которую они просили за рабочий день. Тогда к ним подходил какой-нибудь купец или старик-крестьянин и нанимал их разгрузить товар или что-то куда-то отнести.

Ни купцы, ни бедняки не славятся честным словом, а тут же были ещё и воры, поэтому на площади постоянно случались драки и мордобои. Сам Буян до краж не опускался, но однажды крепко поколотил толстого торгаша, который думал уплатить ему меньше обговоренного.

– Бери, что дают и ступай с миром, пока я уряднику не доложил об тебе, – торговец кинул на землю полрубля и отвернулся, собираясь уйти.

Разбив тому нос, разгорячившись, Буян сунул руку ему в карман и вытащил всё что было.

– Я сам себе и урядник, и городовой, – сказал он напоследок.

Перебрав монеты, Буян насчитал три рубля, но возвращать сдачу не стал, а поспешил оттуда прочь. С тех пор на Сенной площади его обманывать больше не хотели.

Там же Буян познакомился с Нестором – то ли бывшим крестьянином, то ли бывшим казаком из-под Ростова. Толком объяснить не мог или не хотел. Скорее всего, что просто беглый тать. Пообщавшись немного, они поняли, что в их судьбах много общего. Да и у кого они были разные, судьбы-то? Всё тот же голод, те же пьяные помещики, розги да батоги. Изодранный тулуп со вшами. Та же общая на всех кричащая несправедливость. Но, что самое главное, они оба видели только один выход из всего этого.

– Погоди, погоди, Буян, – часто говаривал Нестор. – Придёт время, мы посрываем с них все эполеты.

В двадцатый век Санкт-Петербург вступил третьим городом во всей Европе по численности населения, в нём теснились два с половиной миллиона человек. В городе странно сочетались блеск и гордыня столицы империи и необъяснимая для простого человека нищета. Небывалый доселе экономический подъем шёл рука об руку с глубочайшим социальным и политическим кризисами.

Николай Александрович унаследовал государство в возрасте двадцати шести лет и правил так, как правил бы любой сын слишком сильного и решительного отца: застенчиво, тяготясь, решения давались ему с трудом. Чем ближе была отставка того или иного министра, тем любезней он с ним обходился. Очень уж он не любил говорить неприятные вещи людям в лицо и чувствовал себя при том виноватым. Буян думал, что царь Николай Второй был бы неплохим человеком, хорошим семьянином, но государственным правителем был, к сожалению, никудышным. Императрица Александра Фёдоровна подарила ему одну за другой четырех прекрасных дочерей, только-только появилась на свет красавица Анастасия. Но разродиться наследником Александра Фёдоровна всё никак не могла. По этому поводу императорский дом, насчитывавший больше сотни представителей, роптал и сильно переживал.

В столице располагались шестнадцать гвардейских полков. Офицерьё. Это были надменные, заносчивые люди, считавшие, что именно они по-настоящему и управляют Российской Империей. Считавшие, что только у них есть честь и совесть, что только на них всё и держится, а стоит им исчезнуть, чуть ослабить вожжи, как всё тут же развалится и враги растащат страну на кусочки. Тяготы своей службы они переносили нелегко: купи за свой счет две или три лошади, саблю да новую форму, которая то и дело меняется. На богатой купчихе не женись, будь она хоть самой расписной красавицей. Не ровня тебе. А на ком тебе жениться, решит собрание офицеров. В театре дальше седьмого ряда не садись. И то ходи только в Мариинский или Михайловский, а в другие не положено. Если изволил на людях пить вина, то только шампанское и только один бокал. А плати, как за целую бутылку. Где другой платит пятнадцать копеек, ты вынь да положи рубль. Сыры покупай только в Елисеевском. Сплошные траты. И не дай бог тебе подзабыть французский язык.

Но это ничего, все эти неудобства, всё это меркло, когда офицер смотрел из окна яхт-клуба на Большую Морскую улицу. Улица та была вымощена не камнем, а деревянными плашками, поставленными торцом, чтобы глушить топот копыт. И там, внизу по Большой Морской идут простые люди: горожане, рабочие, студенты. Идут по своим делам, говорят о своём, обсуждают сплетни. И вот офицер смотрит на них сверху вниз, смотрит, как на своих неразумных, глупых детей. А потом брезгливо отвернется и отойдёт от окна, разве что не плюнет под ноги. Нет, офицер, не отец ты им, но злой отчим.

И дождется наконец какой-нибудь штаб-офицер с уже поседевшими бакенбардами и обвисшим через бляху брюхом того момента, когда государству нужно послужить. Да не на войну его отправят, давно не брали они в руки сабель, а губернатором в какую-нибудь Рязань или Смоленск. Да лишь бы не за Урал, а то физиономию свою дворянскую скорчит.

Кто-то быть может из народа думал, что правят страной богатеи, буржуи. Но нет, это только в Европах так. А здесь все эти «ситцевые короли» во внимание не брались. Какие-то у них рожи всё-таки крестьянские, чумазые. Влияние имела только офицерская голубая кровь да белая кость.

Летом редко увидишь в Петербурге офицера: гвардия на маневрах, генералы на лазурном берегу или, в худшем случае, в своём поместье. Зато улицы заполняли немытые крестьянские морды, то были отходники.

В столице на тот момент было уже пятнадцать тысяч домов. Высота их не должна была превышать ширины улицы, на которой он стоит. Если же дом ставился на открытом месте, то не выше одиннадцати саженей. И все эти дома были построены без применения какой-то специальной техники. Да и зачем она была нужна, когда в стране столько крестьян, готовых работать за копейки? И вот с наступлением лета, крестьяне из ближайших деревень, оставляли все свои дела, свои семьи и хаты, добравшись до железнодорожной станции, приезжали в Петербург. Сначала землекопы, потом каменщики, после них плотники и столяры и наконец кровельщики. Та или иная деревня специализировалась на каком-то одном своём ремесле. Буян был чуть ли не единственным сибиряком в Санкт-Петербурге, поэтому выпадал из всех их кругов. Оттого и напрашивался на каждый вид этих работ за меньшую плату.

Буян всегда был нелюдим, но одиноким себя почувствовал именно в столице. У себя в селе, когда мимо окон его дома кто проходил, то Буян всегда знал этого человека. Это Колька-пьянь, это Машка-шаболда, перетаскалась с каждым мужиком, это дед Евтих слоняется от скуки, а это Кутилиха пошла сплетни собирать. А здесь же… Вот идёт некий человек в шляпе и с зонтом. Что ты про него знаешь? Только то, что у него есть зонт. А если долго будешь глазеть на него, так он так волком зыркнет в ответ, что стыдно становится. Да, скорее всего, и не встретишь его больше ни разу.