Валентина Сергеева - Ангел мой, Вера

К нему подъехал ротмистр Рагден.

– Молчат орлы? – спросил он, кивком указывая на проезжавшего мимо поручика Ланского. – Тебе еще не сказали? Готовься, будет взыск. Знаешь, что они вытворили вчера, когда Сереженьку обмывали?

– Могу себе представить.

– Нет, не можешь. Завалились они в маскарад – личики занавесили, само собой, а Арапов там возьми и наговори дерзостей какой-то даме в домино. Потом отошел, да не утерпел, поймал одного франта за пуговицу и говорит: «Поди к той барыне – так и сказал: барыня – и передай ей, что она дура деревенская». Тут еще какой-то ввязался, должно быть муж, такой вышел скандал, что уходить пришлось. Арапова взяло за живое – дождемся, говорит, разъезда. Те вышли, сели в санки, а наши следом… на повороте обогнали, хотели только попугать, да неловко как-то подвернулись – вывалили их в канаву.

– И что?

– А то, что – знаешь, кто это был?.. – И Рагден шепнул имя Артамону на ухо. – Муженек ее трюхнулся об тумбу, лежит сейчас чуть живой и стонет, государю уже обо всем доложено, и будет баня. Как бы нашим молодцам не пришлось – пулю в зубы и на Кавказ. Вот Сереже подарочек-то выйдет, с производством.

Вечером у Артамона собралась обычная компания из полудюжины ротмистров и поручиков, в том числе виновник переполоха Арапов. Из старших пришли полковники Шереметев и Башмаков. Положив конец всем пересудам, в одиннадцатом часу явился Сергей Горяинов – улыбающийся, довольный, хотя и несколько сконфуженный.

– Ну, братцы, кричите ура, – сказал он, входя. – Минула гроза! Все очень хорошо вышло. Я сегодня, быв в карауле, виделся с государем, просил дозволения говорить с ним… и дозволение по-лу-чил! – на радостях он звонко щелкнул пальцем по колпаку лампы.

– О чем говорить? – беспокойно спросил Артамон.

– О том, что мы учинили давеча.

– И что же?

– Государь изволил сказать, что всё прекрасно понимает – это был неразумный поступок молодых людей, которые понятия не имели, какие последствия могли из сего произойти. Он вовсе даже и не сердится теперь.

– То есть ты взял и выдал всю компанию?

– Зачем же? Я имен не называл. Сказал только, что нас было несколько человек, и я в том числе. Ты сам видишь – я даже взял на себя, вместо Арапова, некоторым образом.

– Гм… премного благодарен. Кто тебя просил?

– Это в каком же смысле понимать? – обиделся Горяинов. – Я вас всех выручил, а вы ругаетесь… хороша благодарность.

– Кавалергарды каяться не ходят!

– Ну и глупо было бы ехать на Кавказ из-за дурацкой выходки.

– Так бы сразу и сказал, что испугался.

– И вовсе не испугался! – резко ответил Горяинов.

– Все равно, лезть первым, покуда не спросили – это даже неприлично, если хочешь знать.

– Я свои чины не в канаве подобрал.

– А я за них четыре кампании прошел! – крикнул Башмаков. – Не вскакивать на глаза прежде спросу и всякое дело решать сообща – вот как у нас испокон водилось, ежели вы, ротмистр, о том забыли. Вместе виноваты были – вместе и просили бы государя, когда пришлось, а то, что вы сделали, вовсе никуда не годится. Выскочили храбрецом и благодетелем, нечего сказать!

Сергей Горяинов хлопнул дверью… Офицеры посидели молча. Наконец Шереметев поднялся и решительно сказал:

– Вот что. Я сейчас разошлю с записками к остальным, жду всех у меня через час.

Через час в квартире полковника Шереметева было набито битком. Решено было: господину Горяинову дать понять, что общество офицеров видеть его своим сослуживцем более не желает. После недолгих споров – объявить ли о своем решении лично, и если да, то кого отправить с щекотливым поручением, – порешили писать письмо. Молодежь – особенно Захар Чернышев, Понятовский, Владимир Ланской, Стива Витгенштейн и Анненков – горячилась, требуя личных объяснений с нарушителем славных кавалергардских традиций, но «старики» настояли на своем – непременно письмом, притом в учтивых выражениях.

– Вызвать бы его сюда, и пусть оправдывается, – с досадой говорил Ланской.

– Был бы здесь князь Сергей Григорьич, письмом бы не обошлось, помяните мое слово.

– Князь Сергей Григорьич – да… Вот уж на ком всякий взыск обрывался.

– «…недовольно вашим поведением и, с прискорбием видя, что вы пренебрегаете принятыми в нашем обществе обычаями, желает предуведомить, что остальным впредь служить с вами вместе невозможно…»

– Désagréable [25] Неприятно (фр.). .

– А ежели он не поймет намека и не пожелает? Вот будет номер.

– Выкурим.

– Я его вызову тогда. Пусть попробует…

– «Мы не сомневаемся, что ваши способности найдут себе применение в армии или же буде вы вздумаете поступить в адъютанты…»

Полковник подписался первым. Отложив перо, он приказал:

– Подходите по старшинству, господа.

И вдруг, спохватившись, с сомнением оглянулся на Артамона.

– Вы, ротмистр, можете не подписывать… мы все понимаем, что вам, как родственнику, не вполне удобно.

– Полагаю, было бы несправедливым осудить Горяинова за то, что он предал товарищество, а мне то же самое простить, – спокойно ответил Артамон.

Александр Захарович, не сказав ни слова, подписался за ним.

О том, кто понесет письмо Горяинову, тянули жребий (от этого, по общему согласию, братьев Муравьевых решительно уволили, и Артамон даже не стал противиться). Посланцем выпало быть поручику Чернышеву, который принял поручение с восторгом. Корнет Понятовский вызвался составить ему компанию и проводить до квартиры Горяинова.

Офицеры, оставшиеся дожидаться исхода поручения, сами не знали, что из этого выйдет. Может быть, Сергей Горяинов пожелал бы объясниться, может быть, даже покаяться… Первая вспышка гнева прошла, неприязнь успела схлынуть. Те, кто знал Горяинова дольше прочих, сожалели, что дело приняло столь неприятный оборот, хоть и признавали, что едва ли выйдет поправить его, никого не оставив оскорбленным. Слишком много дерзостей было наговорено, и сам Горяинов, хоть и будучи, по общему убеждению, добрым малым, вряд ли согласился бы оставаться в полку, даже если бы удалось покончить миром. Время шло… казалось, Чернышеву давно пора было вернуться. Офицеры гадали, что случилось: они с Горяиновым объясняются? пьют мировую? может быть, заряжают пистолеты?

О случившемся стало известно из довольно сумбурного рассказа корнета Понятовского. Оказалось, что Захар Чернышев, бог весть для чего, вздумал переписать письмо своей рукой и вручить Горяинову как бы от своего имени, не прикладывая к нему подписей прочих офицеров. Он рассчитывал якобы, что Горяинов узнает наверняка его почерк. Однако же вышел досадный конфуз: Горяинов то ли не узнал руку Чернышева, то ли не пожелал узнавать и осыпал посланца оскорблениями, пригрозив напоследок, что непременно отыщет автора и покажет, как писать к нему анонимные письма. Чернышев вспылил… Вскричав, что у него не было ни малейшего желания отрицать свое участие, он объявил, что письмо составлено им. Горяинов продолжал браниться – и Чернышев, которому не оставалось другого выбора, предложил разрешить спор дуэлью. Секундантом молодого графа должен был стать корнет Понятовский.