Михаил Каратеев - Карач-Мурза

Наконец закончился и установленный обычаем срок траура Тулюбек-ханум. Айбек-хан с возрастающим нетерпением ожидал этого дня, но все же, чтобы не уронить своего достоинства, выдержал до вечера и, только когда стемнело, отправился в синюю юрту. В карман надетого, по этому случаю, роскошного кафтана, сшитого из драгоценной индийской парчи, он предварительно сунул очень дорогой перстень, который рассчитывал лично надеть сегодня на пальчик прекрасной ханши.

Когда он вошел, хатунь в смиренной позе сидела на диване. На лице ее застыло выражение полной отрешенности от всего земного, бездонные глаза тихо излучали печаль и кротость. Однако не очень тонко разбиравшегося в таких вещах Айбека ее вид явно обрадовал: он решил, что все это лишь внешние признаки той покорности, с которой она приготовилась отдать в его руки свою судьбу.

– Салам алейкум, прекраснейшая ханум! – довольно развязно сказал он, отвешивая положенный поклон.– Пусть Аллах сохранит тебя такою на тысячу лет, а мне позволит всегда любоваться красотой твоей!

– Алейкум салам, пресветлый хан,– тихим и ровным голосом ответила Тулюбек-ханум.– Если ты пришел, чтобы разделить скорбь с неутешной вдовой, прошу тебя, садись…

– Зачем делить скорбь? – возразил Айбек, подсаживаясь на подушку.– Ведь срок твоей печали уже окончился, ханум.

– Моя печаль бесконечна, благородный хан,– с тяжелым вздохом промолвила Тулюбек-ханум.

*«Салам алейкум» – мусульманское приветствие и «алейкум салам» – ответ на него. Пожелание друг другу мира.

– Я понимаю тебя, ханум. Но Азиз-ходжа находится теперь в садах блаженства, а ты осталась на земле…

– Я осталась на земле,– еле слышно повторила хатунь, опуская голову на грудь.

– И ты помнишь, какой сегодня день?

– Помню, хан…

– Тогда ты знаешь, зачем я пришел.

– Знаю, хан…

– Я ждал этого дня, ханум, считая часы и минуты. И теперь хочу скорее услышать то, что ты мне скажешь.

– Моя скорбь сегодня не окончилась, а удвоилась, достойнеший из ханов! – Ибо к печали по возлюбленному мужу,– да соединит нас снова всемогущий Аллах в жизни вечной,– сегодня прибавляется печаль от того, что я должна огорчить тебя: я не могу быть твоей женой.

– Я не верю этому, ханум! Ты хочешь напугать меня, чтобы потом сильнее обрадовать!

– Я не стала бы так жестоко шутить над твоим сердцем, хан.

– Ты не то говоришь, ханум,– растерянно пробормотал Айбек,– Ты, наверное, еще недостаточно подумала…

– Я много думала, хан. И вот повторяю: я никогда не буду твоей женой.

– Тогда я вес понимаю! – вскричал Айбек, побагровев до самой шеи и вскакивая с места.– Это Карач-оглан, да покарает его Аллах в той жизни, как я покараю в этой!

– При чем тут Карач-оглан? – с великолепно разыгранным удивлением вскинула на него глаза Тулюбек-ханум.– И что плохого сделал тебе Карач-оглан?

– Это он обошел тебя! И ты теперь хочешь стать его женой!

– Тулюбек-ханум рассмеялась коротким, почти беззвучным смехом. Потом оказала:

– Не смеши меня, хан, мое сердце умерло для веселья, Карач-оглан и слова не говорил мне об этом, так же как и я ему. И чтобы тебя успокоить, поклянусь памятью моего незабвенного мужа: я никогда не буду его женой, так же как и твоей!

– Что же это значит, ханум?

– Это значит, что я не буду больше ничьей женой. Я решила навсегда сохранить верность своему любимому мужу, которого призвал к себе Аллах… Я до конца дней моих буду оплакивать его память.

– Не говори так, ханум! – горячо воскликнул Айбек, внезапно обретая несвойственное ему красноречие.– За твои слезы Азизу-ходже, который наслаждается счастьем на небе и наверное хочет, чтобы и ты наслаждалась им на земле? Зачем твои слезы Аллаху, который добр и потому желает, чтобы все люди были радостны, а не печальны! Кому же тогда нужно, чтобы ты погубила свою красоту и свою молодую жизнь?

– Это нужно мне самой, добрейший хан. Я все эти дни испытывала себя и теперь убедилась в том, что мое горе неутешно и что только слезами и молитвами можно облегчить его…

– Подумай еще, ханум!

– Чем больше я думаю, хан, тем тверже укрепляюсь в своем решении.

Тогда лучше не думай, ханум! Забудь все, что ты сейчас говорила, и скажи, что будешь моей женой!

– То, что я тебе сказала, благородный хан, уже услышал Аллах. Неужели ты осмелишься оспаривать меня у Аллаха?

Хан Айбек сокрушенно умолк и минуты две надрывно дышал, переминаясь на месте и судорожно сжимая в кармане приготовленный перстень. Потом промолвил:

– Если так, ничего не сделаешь, ханум… Аллах сильнее меня. Но где ты будешь жить? И почему ты хочешь остаться в этом чужом улусе, вместо того чтобы поехать в мой, в улус брата твоего мужа?

– Я очень слаба, благородный хан, и не выдержу теперь такого трудного переезда. Разве ты хочешь, чтобы я умерла в дороге? Я останусь здесь, пока силы мои немного не окрепнут, а потом поеду туда, где тепло… В Сыгнаке у меня есть небольшой дворец. А после, может быть, переселюсь в Мекку…

– Хорошо, ханум, да исполнится воля Аллаха! Завтра я Уеду. Прощай, ханум!

– Да будет твой путь счастливым и да будет счастливой вся твоя жизнь, почтенный хан! Утром я выйду проводить тебя.

Когда Айбек ушел, хатунь вытянулась на диване, закинув на голову руки, и долго лежала неподвижно, временами улыбаясь каким-то своим мыслям. Потом, услышав сбоку шаги рабыни, вошедшей, чтобы подбросить углей в жаровню, не оборачиваясь, сказала:

– Лейла! Пройди незаметно в шатер Карач-оглана и скажи ему, что я сейчас же должна говорить с ним. Введешь ого через боковой вход: нужно, чтобы никто не увидел, как он войдет сюда.

Когда вошел Карач-мурза, Тулюбек встретила его счастливой улыбкой. Она казалась радостной и слегка взволнованной. Упуская многие подробности, она передала своему гостю сущность того объяснения, которое у нее произошло с Айбек-ханом, и добавила, что последний утром уезжает.

– Ну, что же, ханум, это хорошо,– выслушав ее, сказал Карач-мурза.– Теперь он больше не будет нам мешать, и мы сможем спокойно готовиться к своему походу. Воистину велика твоя мудрость, если ты сумела сделать так, что все окончилось мирно.

– Еще не окончилось, оглан… Он казался очень рассерженным, и мало ли что может выдумать ночью его глупая голова. К тому же он сейчас, наверное, выпьет с горя целый бурдюк кумыса, а пьяный он совсем теряет рассудок. Я боюсь его, оглан…

– Ничего не будет, ханум, спи спокойно! Я прикажу всем своим воинам быть наготове, и если он утром вздумает что-нибудь сделать…

– Утром не страшно, оглан! Он знает, что у нас людей гораздо больше

– Чего же ты тогда боишься, ханум?

– Я боюсь, что ночью он проберется сюда…– понизив голос, промолвила хатунь, устремляя на Карач-мурзу взгляд, полный смятенья и неги.