Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №4

Сегодня же среди ночи в большом доме Данилы Степановича не стук его деревянной ноги раздавался, его самого раньше времени разбудил весьма громкий шорох, идущий из дальнего угла печных полатей, где обычно проказничала ребятня – его внуки, и где кот Барсик устроил себе лежку. По сумеркам за окном Данила Степанович прикинул, бродить бы ему в сладких сновидениях еще добрых пару часов, а потому решил найти и наказать охальника, прервавшего его покой. Для верности взял свой костыль и, подойдя к печи, начал этим батожком крепко ворошить тот закуток.

– Ой-ё-ё-ёй! Дедка, не бей сильно! Сам слезу! – донёсся с полатей голос ребёнка, по которому дед понял, что охаживал костылём внука Сашку, одного из детей своего младшего сына Гаврилы. Ожидая, когда нарушитель семейного покоя спустится с полатей, Данила присел на скамеечку у камелька, а внучек, не видя деда в темноте, спрыгнул с верхотуры и голыми пятками врезал своему предку по лысине и оголённым плечам. Тот, не ожидая от мальца такой прыти, матюгнулся, подпрыгнув, взмахнул руками и зацепил ими рукомойник, ещё с вечера до краёв наполненный водой. Посудина сорвалась с гвоздя и плюхнулась в медный таз. Грохот, плеск воды, вновь непотребные слова из старческих уст. Котяра с испугу с полатей и через деда прямо на окно, а там горшок с геранью. Глиняная посудина в дребезги, осколки с глухим треском на пол и по оконному стеклу, благо не разбили его, а кот, ещё более очумев, с подоконника в два прыжка и в бабкину кровать, точно на её голову. Бабка в крик, от ужаса метнув молнии из глаз, что было явно видно в свете лунных лучей, проникших сквозь стекло окна, освободившегося от преграды – горшка с геранью. И тишина, мёртвая тишина. Как ни странно, накануне чествования веселого дня – масленицы, все семейство так уработалось, что не услышало всего этого шума – звона, крика и мата, никто не пробудился, лишь кто-то повернулся на другой бок и вновь засопел. В сонном сопении были слышны лишь швырканья Сашки, тихие матюги деда, да бубнила недовольная бабка.

Отпрыск, не дожидаясь от дедули строгой взбучки, сразу, как только всё стихло, быстренько сиганул мимо него в половину дома, где спали старшие братья и, меж них втиснувшись, претворился спящим. Пошарив вокруг полуслепыми глазами и не обнаружив организатора беспорядка, дед почесал ушибленное место и, кряхтя, направился к своей лежанке досматривать прерванный сон, держа в руках предмет слабо различимый в полумраке.

Однако, что же в такую рань заставило Сашку шарить по тёмным углам?

Ему была нужна старая шапка треух, её, обронённую у печи, и держал в руках пришедший в себя старик.

Понял Данила Степанович, по делу младший на верхотуру лазил, понял, что тот хотел перехватить нужную вещь прежде, чем старшие могли присвоить её поутру. Дело в том, что тот головной убор большой и не по размеру Александру, был нужен ему для участия в подростковом кулачном бою.

В первый день масленицы кулачный бой начинался битвой отроков от двенадцати до пятнадцати лет, и отбор из этой среды проходил по справедливости. На входе в поле сражения на высоту полутора метров ставилась дуга с конской упряжи. Мальчики, перед тем как приступить к сражению, надевали рукавицы, на них верхонки из кожи, валенки (сапоги не допускались), шапку, пояс либо ремень и во всем этом проходили под дугой. Если верх шапки касался мерки, юноша имел право встретиться с противником, если не касался, – не допускался до боя. Бить разрешалось не ниже живота, упавший считался выбывшим, а разбитые губы, носы, в счет не шли. Победителя в этот сезон ждал необычный приз, – одноствольное ружьё шестнадцатого калибра. Нашему ночному бедолаге, чтобы выступить на соревнованиях не хватало нескольких сантиметров. Вот Санька и решил, что прибавить недостающие сантиметры ему поможет шапка, если сделать её верх высоким, – набить внутренности пучками ваты. По его расчетам в таком головном уборе он имел шанс пройти отбор, значит, получить право на участие в битве.

Пролежав полчаса на лежанке, проворочавшись с бока на бок, дед Данила, приподнялся с постели, пристегнул к ноге протез и медленной походкой направился к притихшему внуку. Подойдя к лежащему с закрытыми глазами ребенку, постоял, подумал о чём-то своём и, втиснув подмышку внуку нужную ему вещь, медленно развернулся и пошел, тихонько вздыхая, досматривать свои сонные фантазии в ожидании пения третьего кочета, – самого звонкого петуха в селе, принадлежащего соседу по усадьбе Федулу Зотову.

(Первые кочета полночь отпевают, вторые (перед зарей) чертей разгоняют, третьи (на заре) солнышко на небо зовут).

Обмороженная луна ещё высоко в небе, но вот из труб уже потянулись тонкие серые струи дыма. Разминая косточки, проснулись старики, за ними встали с постелей их старшие дети, а вскоре покинула полати и ребятня. Сегодня 28 января 1885 года, понедельник, радостный праздник, которого все, и стар и млад, ждали целый год, – боярыня масленица.

Люди в этих местах рано встают, в четыре утра уже на ногах; надо накормить скотину и подоить коров, растопить печь, настряпать пироги и испечь их, но сегодня хлопот больше, сегодня первый день масленицы и кроме обычных будничных дел надо ещё испечь не одну сотню блинов и приготовить множество блюд к праздничному столу.

Потягиваясь и разминая сонное тело, с третьим петухом поднялся Ефтей Долгов, – староста общины староверов. Подойдя к рукомойнику, умылся, натянул на исподнее штаны и рубашку, и направился к столу, но лишь только сел не скамью, как услышал стук в окно.

Ранним гостем оказался недавно принятый в общину староверов Игнатий Шалаев. Этой ночью, будучи устроителем бревна с призами, что ставят вертикально, он решил для крепости и под ночной морозец пролить водой выемку вокруг деревянного столба. То, что он увидел, всполошило его.

Зайдя в дом Долгова, Игнат торопливо взволнованным голосом изрёк:

– Подхожу я с ведерком воды к столбу, а на противоположном берегу, где наши соседи тайнинские тоже столб установили и с кем мы соревноваться будем, монах с иконой ходит, на меня внимания никакого не обращает. Решил я выяснить, что делает в такую рань священник католического прихода. Хоть и на своей стороне, а может заклятие, какое вредное, для нас православных творит. Подошел я к краю своего берега, слышу, хоть и не понимаю польский язык, вроде бы молитву говорит, а икона та у него наша – православная Матерь Божья с Исусом. Только ликом она вся чёрная… какая то.

Долгов усадил взволнованного гостя за стол, попросил невестку принести чай и пироги на стол поставить, а потом, не торопясь, прояснил:

– Ты Игнат Пантелеевич, успокойся, никакого вреда сосед, что за рекой, хоть и веры не нашей, не принесёт, потому как масленичная неделя у них, как и у нас христиан, равно празднуется. И самая почитаемая святыня в Польше – Матка Боска, по церковному Ченстоховская икона Божией Матери. С ликом действительно тёмным, но по преданию писана самим святым Лукой. У нас в Москве, в соборной церкви подобный образ имеется. А заставила настоятеля церкви Бронислава Ковальского быть на этом месте с ликом святым лишь одно, испрашивал он благодати и победы для своих прихожан, что будут состязаться с нами. Так что, Игнат, ты особенно об увиденном не распространяйся, это дело не наше, тем более осуждать, кого бы то ни было, у старообрядцев не принято.