Олег Якубов - Реактор. Черная быль

Гольверк снова перевернул доску, показал свои схемы. Гелий сидел удрученный. Поясняя, в чем ученик ошибся, учитель острых углов не сглаживал, говорил резко, даже тон его стал каким-то неприязненным. Потом губкой стер все с «доски», жестом пригласил присесть в кресло, сам устроился напротив.

– А теперь самое время запить горечь ароматным чайком, – предложил он светским тоном радушного хозяина и стал колдовать над чайником. Когда действительно ароматный напиток был готов, заговорил снова.

– Вы думаете сейчас, что это крах, конец, а это на самом деле – начало. Начало того пути, который вам предстоит пройти. Я сейчас скажу вам кое-что, а вы запоминайте, ну а если не захотите – воля ваша. Как говорится, каждый сам кузнец своего несчастья. Вы человек, безусловно, одаренный. Говорю об этом прямо. И я, скорее всего, не первый, кто вам об э том говорит. Неудивительно, что вы в это верите. И правильно. Верить в свой талант необходимо, без этого нельзя. Но сегодня вам кажется, и ваша работа меня в этом убедила, что жизнь ученого складывается по формуле «пришел – увидел – изобрел». А это не так. В любую идею надо вдохнуть жизнь. А для этого необходимы глубочайшие знания, широкий кругозор и еще много чего такого, о чем вы даже и не догадываетесь сегодня. Понимаю, что говорю сейчас вещи, на первый взгляд, банальные, но на то она и жизнь, что состоит из огромного количества тех самых банальностей, без которых не может быть самой жизни. Вам это еще предстоит понять. Поэтому сейчас не нужно задумываться над моими словами и анализировать их. Просто примите, в порядке исключения, как аксиому.

– А почему в порядке исключения? – не понял Гелий.

– А потому что аксиомы тоже нужно проверять, иначе никакой вы не ученый. Что же касается мною сказанного, то приведу такой пример из собственной жизни. У меня был друг детства. Мы ходили вместе в детский сад, учились в одном классе, даже сидели все школьные годы за одной партой. Вместе «заболели» физикой, поступили в университет, одновременно защищались, стали кандидатами, а потом и докторами наук. Все эти годы бытовало мнение, что мой друг – талант, даже гений. Обо мне же говорили, что я человек способный. В наших компаниях мой друг любил разглагольствовать так: «Без ложной скромности скажу, что действительно чувствую себя на пороге гениального открытия. Но Мишка, – это он обо мне, – пойдет дальше меня. Пусть у него нет таких задатков, зато у него есть железобетонная задница, и он своей усидчивостью добьется всего». Речь сейчас не о моих научных успехах, – счел нужным пояснить Михаил Борисович. – Речь о моем друге. Уверовав в свою гениальность, он только на это и уповал. Человек действительно с большим потенциалом практически прекратил развиваться. Он так и остался рядовым доктором наук, которых тысячи, не сделав в жизни ни единого стоящего открытия. Мне бы не хотелось, мой новый юный друг, чтобы вы повторили судьбу моего старого товарища.

– А я не знаю, о ком выговорите, Михаил Борисович? – не сдержался Гелий.

– Нет, – отрицательно покачал головой Гольверк. – Он купил себе домик в ближнем Подмосковье, живет отшельником. У нас с ним осталась одна общая страсть – рыбалка. Потому что во время рыбалки вовсе не обязательно о чем-то говорить, можно просто смотреть на воду и молчать. Кстати, вчера я ездил именно к нему. Ну а теперь, нам пора прощаться, я, знаете, устал что-то, да и нездоровится. И имейте ввиду, Гелий, отныне двери этого дома для вас всегда открыты. Запишите мой домашний телефон.

– Я запомню.

Когда Гелий уже вышел на лестничную площадку, ученый окликнул его и спросил:

– А как у вас с английским языком?

– Посредственно, – откровенно признался Гелий.

– Ну что же вы! – заметно огорчился профессор. – Немедленно начинайте учить английский, немедленно! Вам необходимо читать зарубежные научные журналы.

Михаил Борисович Гольверк выскочил из кабинета декана вне себя от ярости. Щеки его пылали, сердце щемило, и он никак не мог трясущимися руками извлечь из кармана трубочку валидола. Только что декан, всегда такой сдержанный и корректный, отчитывал его, как мальчишку. Его, всеми уважаемого и почитаемого академика, лауреата, чье имя было известно ученым всего мира!

Поначалу разговор складывался весьма миролюбиво. Николай Федорович поинтересовался, как идет подготовка научного сборника, немного поговорили о предстоящем международном симпозиуме, где Гольверк должен выступать с докладом. И вдруг декан резко изменил тему:

– Скажите, Михаил Борисович, давно ли вы занялись частным репетиторством? – спросил декан.

Вопрос был настолько нелепым и неожиданным, что Гольверк поначалу даже не понял, о чем идет речь.

Декан пояснил: стало известно, что студенты посещают дом профессора, где получают у него частные платные консультации.

– И много вы можете назвать таких студентов? – саркастическим тоном поинтересовался профессор.

– Точное количество и имена всех мне неизвестны, но одного могу назвать, извольте – это Строганов. Сей юноша охотно делится на факультете подробностями и даже считает возможным озвучивать сумму гонораров, которые выплачивает вам за репетиторство.

Произнеся эту фразу, декан, что называется, сорвался. На повышенных тонах стал говорить о долге, чести и ответственности советского ученого, о чистоте мундира. Слушать это было невыносимо, тем более обидно от того, что все сказанное звучало как оскорбление. Особенно кощунственное оттого, что было несправедливым, не имеющим к нему, Гольверку, ни малейшего отношения. Не в силах больше выносить этого позора, профессор выскочил из кабинета, оглушительно хлопнув дверью.

И надо ж было случиться такому, что первый, кого он увидел в коридоре, был именно Строганов. Собственно говоря, узнав, что Гольверк сейчас в кабинете декана, Гелий поджидал его, чтобы отдать последние лабораторные записи. Издав какой-то нечленораздельный горловой звук, Гольверк прорычал:

– Вас-то мне и надо. Скажите, милостивый государь, какие это вы мне платите деньги за частные консультации?

– Какие деньги, вы о чем, Михаил Борисович?

– Вы клеветник и лгун, человек без чести и совести! Знать вас больше не желаю! – и круто развернувшись, зашагал прочь.

Гелий еще долго стоял в растерянности, совершенно не понимая, что произошло и о каких деньгах шла речь. Кое-что прояснилось в обеденный перерыв, когда в студенческой столовке Гелий подсел к столу, за которым обедала секретарь декана Ниночка. Ниночка была глупа, как пробка, но проворна и исполнительна, с пулеметной скоростью стучала на пишущей машинке и, как никто другой, умела заваривать кофе. Обо всем, что происходило на факультете, она знала досконально.