Владимир Гораль - Нуар в таёжных тонах

Но сначала плотно и вкусно пообедали в лагерной столовой для обслуги, в её красном офицерском углу. И только потом приступили к инспекции бесконечных, вылизанных до идеальной чистоты бараков. Военнопленные немцы при появлении начальства дружно вскакивали и вышколенно вытягивались во фрунт.

Куда менее ухоженными оказались «вертухайские» караулки и казармы охраны, а также подсобные помещения. Впрочем, богатая книгами лагерная библиотека, как и чистенькое помещение фельдшерской, произвели на Сташевича приятное впечатление. Не последнюю роль в этом сыграло новое знакомство – хозяйкой того и другого оказалась весьма миловидная женщина, светловолосая, стройная и юная.

Капитан отчего-то смутился и уже собрался было протянуть новой знакомой руку. Однако Бабр, заметив этот порыв, взглядом остановил его. Не без притязаний на изящество начальник лагеря чуть наклонил лохматую голову, чтобы церемонным жестом обеих своих лапищ указать на нового офицера:

– Прошу любить и жаловать, Дашенька! Мой благоприобретённый заместитель и по совместительству начальник оперчасти нашего Бирюслага, – обаятельно улыбаясь сквозь серо-рыжую щетину, пробасил майор. – Андрей Казимирович Сташевич!

Великосветское представление заставило Андрея мысленно усмехнуться:

«Матка Боска Ченстоховска… Снова зоопарк! Кажется, этот таёжный тигро-медведь вообразил себя лагерным светским львом».

Светловолосая юная фельдшерица радость начальства не разделила. Опустив глаза долу, она замерла. Тем временем хозяин лагеря продолжил церемонию, полуобернувшись уже к Сташевичу:

– Товарищ капитан, разрешите представить: наш фельдшер и по совместительству заведующая библиотекой Дарья Михайловна Громова.

Не теряя напора, с той же неостывающей душевной щедростью майор Бабр решил квартирный вопрос нового начальника оперчасти. Не прошло и десяти минут неспешной ходьбы по дороге, как посреди вечнозелёной тайги, дурманящей мощным хвойным духом, показались дома. Немного, всего десятка полтора, но зато каких домов! Из лучшего строевого леса, ладных и тёплых. С островерхими, треугольными от снежных наносов крышами и резными наличниками на окнах.

Когда-то за пределами лагеря располагался небольшой старообрядческий скит. Строители дело знали, жилища вышли светлыми, с просторными горницами. Не забыли здесь и о сараях с конюшнями. А кроме того, дома могли похвастаться глубокими вместительными подвалами и ледниками для съестных запасов впрок.

По всему получалось, что строили сии жилища мастера старинной плотницкой школы основательно, на века. Только вот богобоязненных обитателей этих добротных домов долгорукая советская власть прибрала к ногтю ещё лет двадцать назад. Понапрасну староверы надеялись, будто никому они не занадобятся в такой таёжной дикой глуши.

Когда при наркоме Ежове завели здесь новый лагерь для классовых злыдней, то есть врагов народа, сюда же определили социально близких к себе пролетариев-уголовничков. К какому классу отнесли староверов, история умалчивает. А сам бывший скит облюбовало вертухайское начальство – для офицеров охраны и кое-кого еще, приближённого из вольнонаёмной обслуги.

Из тринадцати домов оказалось заселено только восемь. Сообщив эту информацию, майор лёгким движением распахнул деревянную дверь массивного и старинного вида:

– Заходи! Заходи, Андрей Казимирыч! И чемоданчик свой заноси!

Капитан медлить не стал, только снег с подошвы обстучал.

– Жильём мы богаты, а этот дом самый ухоженный. Прежние квартиранты съехали, но чистоту и порядок после себя оставили, – при последних словах Бабр почему-то замялся, покачал головой и отвернулся.

– Ух ты! Да тут прямо хоромы! – не сдержал восхищённого возгласа Сташевич.

Ещё в Москве, едва получив назначение, капитан был уверен в трудностях с жильем в этом медвежьем углу. Он не удивился, если бы его поселили при казарме, в каком-нибудь закутке для холостых офицеров. Верхом ожиданий была каморка в перенаселённом бараке, с тараканами и запахами общей кухни.

Здесь же просторный зал казался жилым. Как и в двух смежных комнатах, обстановка состояла из кое-какой мебели и даже предметов роскоши – в горнице имелся старинной работы резной стол со стульями, а на полках приткнулись несколько книжек. Рядом с ними замерли шесть неизменных «мещанских» фарфоровых слоников. Обязательный седьмой, видимо, куда-то подевался или разбился. Стены тоже голыми не остались, их украшали чьи-то фотографии.

Главным было не это. К вящему удовольствию нового жильца, в дальней комнате оказалась роскошно-просторная железная кровать. С четырьмя большими тускло-серебристыми набалдашниками на спинках, панцирной сеткой и матрасом, она притаилась в углу.

– Ну? Как тебе домик? А, Казимирыч? – довольный произведённым впечатлением щедрый хозяин лагеря ухмыльнулся.

– Всё замечательно, товарищ майор. Только у меня такое чувство, будто здесь кто-то живёт, – смущённо пожал плечами Сташевич.

– Жили-п о жили, да съехали. Уж третий месяц пошёл, – не стал вдаваться в подробности Бабр. Он отвернулся и, явно меняя тему, добавил: – Ты вот что, Андрей Казимирыч. Давай без чинопочитания. Надоело! Иван Петровичем меня кличут. Понял?

Андрей кивнул, а начальник мотнул головой в сторону лагеря:

– Это там, «за колючкой», я тебе товарищ майор. А здесь мы не на службе… Кстати! У тебя и соседи замечательные. Даша Громова в соседнем доме проживает. Сын у неё есть, пятый год мальцу. Синеглазый такой… Ангелочек светленький. Весь в мамку. Одинокие они.

– Отчего так?

– Папку, видать, война прибрала. Я не интересовался. Дарья не рассказывает, а я лишний раз к человеку в душу не полезу, – Бабр усмехнулся. А затем, одарив Андрея своим пронзительным тигриным взглядом исподлобья, добавил: – Это теперь твое поприще, капитан!

Оставшись один, Андрей снял со стены пожелтевшую от времени фотографию в блеклой деревянной рамке. В окружении нескольких старомодно одетых женщин на ней сидел на венском стуле солидный, одетый в камзол сухощавый мужчина с длинными вислыми усами.

«Фотографические картины студии «Пан Гурвич и сыновья», – гласило по-русски и по-польски полустёртое факс и миле в правом нижнем углу карточки. «Miasto Cherveny. Rodzina Poplawski. 1889.» 18 18 «Miasto Cherveny. Rodzina Poplawski. 1889.» (польск.) – «Город Червены. Семейство Поплавских.1889.» , – сообщали блёклые, едва читаемые чернила на обороте.

– А ведь это поляки! – удивлённо хмыкнул про себя Андрей, вертя в руках старую фотографию. – Однако. Где только не встретишь своих, даже в такой таёжной глуши…