Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые

— Рискнем, — отозвался Вострецов.

«Левасор» осторожно продвигался по широкой песчаной улице; Вострецов ощупал в кармане теплую гранату.

За станицей блеснула речка, появился горбатый мостик; перед «левасором» упал шлагбаум. Из кустов ракитника выскочил прапорщик:

— Ваши пропуска…

Прапорщик с зелено-желтыми погончиками на пропыленном мундире протянул руку к Тухачевскому, тот ответил властно:

— Полковник артиллерии, проверяю состояние дорог. Этот мостик выдержит тяжелые орудия? Завтра с утра занимать позицию будем.

Прапорщик осклабился в усмешке.

— Мост?.. Черт его знает, выдержит он — не выдержит. Попробуем проехать. — Прапорщик вскочил на подножку и тут заметил красный флажок.

Водитель позабыл про него, и флажок раздражающе прихлопывал на теплом степном ветру. Тухачевский перехватил взгляд офицера.

— Это для осторожности: вдруг на краснюков напоремся, — пояснил он небрежно.

— Утром мы ихний разъезд видели. Отогнали пулеметным огнем, — сказал прапорщик.

— Пошли, значит, по шерсть, убрались стрижеными? Так, да?

— Не успели мы их остричь.

«Левасор», проскочив мостик, мягко закачался среди высоких луговых трав.

— Верст через пять еще мостик, побольше этого, — словоохотливо сообщил прапорщик.

Тухачевский толкнул локтем Вострецова, тот обвил рукой шею прапорщика, прижал голову к борту машины.

— Не кусаться! — строго предупредил он, стягивая, словно обручем, шею попавшего впросак офицера.

Была уже глубокая ночь, когда они вернулись в Кременкуль.

Никифор Иванович обрадованно встретил командарма:

— Истревожился, ожидая вас. Это молодечество, театральность! Не знаю, что вам удалось разведать, а я тут получил важные сведения. Доставили обращение Челябинского подпольного комитета большевиков: рабочие города восстанут, как только мы начнем штурм.

Двадцать четвертого июля начался штурм Челябинска.

Душную степную ночь пропороли орудийные взрывы, небо заметалось в багровых космах пожаров, стук пулеметов смешался с винтовочной трескотней.

Над городом несся грохот канонады, и, как всегда при ночных боях, была дикая неразбериха.

Красные оказывались в белом тылу, белые прорывались на улицы, уже занятые противником. Два участка стали ареной жаркого боя: мост через Миасс, который атаковал Грызлов, и железнодорожная станция, на нее вел наступление Вострецов.

Станцию защищали егерские части Каппеля, его бронепоезд «Георгий Победоносец» сорвал уже три атаки Волжского полка. Двигаясь от вокзала до реки и обратно, бронепоезд расстреливал картечью цепи красноармейцев.

Бойцы залегли по кустарникам и не поднимались для новой атаки. Потери становились ужасающими, и Вострецов лихорадочно обдумывал, как обезвредить бронепоезд.

— Прижали нас беляки, — прохрипел в ухо Вострецову связной Сеня.

— Значит, нам надо прижать беляков, — отозвался Вострецов, приподнимая голову над кустами.

Справа в реку впадал глубокий овраг, за ним возвышалась железнодорожная насыпь; визжа колесами, над оврагом носился «Георгий Победоносец».

— Надо взорвать бронированную гадину, — прерывисто задышал в ухо командира Сеня.

— Есть добровольцы взорвать бронепоезд? — закричал Вострецов, вставая из кустов.

Сквозь залпы «Георгия Победоносца» красноармейцы не слышали зов Вострецова.

— Я его успокою! — прошептал Сеня, собирая рассыпанные гранаты.

Вприпрыжку он скатился в овраг, когда же появился на другой стороне, бронепоезд уже отошел к станции. У Сени оставались считанные минуты, чтобы подорвать рельс. Железнодорожное полотно вновь затряслось под тяжестью надвигающегося бронепоезда. Сеня распластался на земле, словно ища в ней защиты.

«Раз, два, три, четыре…» — считал он про себя.

Паровоз, вдруг озаренный вспышками взрыва, встал над рельсами, вагоны вздыбились, сминая друг друга, отскочившее колесо с размаху размозжило голову Сени.

Вострецов взялся за пулемет, его затрясло от заработавшего «максима».

Перед рассветом бойцы Вострецова захватили станцию.

В городе ревели фабричные гудки, — за оружие взялись кожевники, мукомолы, металлисты, пекаря, грузчики. В ход пошли ножи, топоры, булыжники, — в этой мешанине оружия сильнее всяких слов проявилась рабочая ненависть к войскам адмирала Колчака.

Поджигались купеческие особняки, лавки, лабазы.

— Рабочие атаковали колчаковцев, — сообщил комбригу адъютант.

— Откуда тебе известно? — спросил Грызлов.

— Разве не слышишь, поют «Интернационал»!

— А ведь в самом деле поют, — прислушался Грызлов. — Надо спешить на помощь! Именно теперь, а не после.

Грохот набата то приближался, то удалялся от реки, отблески пожаров сошлись в центре неба. Пение прекратилось. В тот же миг зыбкое пламя вскинулось над рекой, вновь отчаянный рев хлынул из переулков.

Колчаковцы побежали к мосту в надежде пробить себе путь. На узком мосту смешались красные и белые. Начался бой, больше напоминающий кулачную схватку: люди дрались прикладами, опрокидывали друг друга. Лошади, шарахаясь, давили людей, пока не обрушили перила. Вместе с животными в воду полетели и люди.

На набережной лежали мертвые солдаты вперемежку с пестро одетыми мужчинами и женщинами, валялись шляпы, зонтики, саквояжи, дамские сумочки. Беглецы попали под перекрестный огонь той и другой стороны, и многие погибли на дороге из города.

Каппель и Войцеховский бросили на город свежие силы. Тринадцатая Сибирская дивизия, Четвертая Уфимская, Восьмая Камская, Казачья кавалерийская обрушились на Двадцать шестую и Двадцать седьмую дивизии.

Белые ударили сразу с двух направлений — с севера и северо-запада. Весь день двадцать пятого июля они пытались окружить две дивизии красных, но только к вечеру им это наполовину удалось. Сумерки приостановили наступление.

Войцеховский, находившийся весь день на передовой, сумрачно вслушивался в притихшую, тревожную степь. Белые офицеры по-разному относились к этому генералу, потомку немецких баронов, смотревшему на русскую землю как на свою вотчину. Ротмистр Долгушин такой фразой определил характер Войцеховского: «Он хитер, он умен, иногда мудр, всегда преступен».

В голове Войцеховского постоянно роились честолюбивые замыслы, но разные случайности мешали их исполнению. После взятия Екатеринбурга он пошел было в гору, однако против него интриговал князь Голицын. Он жаждал захватить Пермь — ее взял Анатолий Пепеляев. Войцеховский клялся, что, если бы на Сарапул послали его, а не генерала Гривина, он бы разгромил Вторую армию красных. Но его не послали, а генерал Гривин был разбит под Сарапулом Красной Армией.

«Сегодня у меня счастливая ситуация, — сказал себе генерал. — Я разорвал фронт красных, теперь только бы не упустить возможностей».