Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые

Кавалерийский полк Турчина скрывался в степной балке; кавалеристы спали, похожие в своих бурках на мохнатых черных зверей. Только Турчин не мог уснуть: неуютно было на промозглой осенней земле, томила мысль о завтрашнем бое. Завернувшись в бурку, Турчин курил, курил и старался представить себе предстоящее утром сражение.

Потом он стал перебирать в памяти события своей жизни: замелькали дни и ночи непрестанных походов. Не восемьсот дней и ночей, а целую вечность уже воюет он ради одной всепоглощающей цели — уничтожить белых, добиться победы Советов.

Турчин любил на земле хлебные злаки, травы, животных, птиц, но никогда не классифицировал их по виду, по роду. Зато людей он, как и Азин, разделял непроходимой чертой: рабы и господа, богатые и бедные. С ненавистью труженика сражался он против белых, ненависть его была совершенно конкретной: прожигатель жизни — враг, белоручка — враг, тунеядец — враг.

Над степью повисла серая, непроницаемая масса тумана. Земля побурела от росы, бурку словно обрызнули водой. Кавалеристы уже не спали: тревога прогнала сон. Все думали про танки: придется ли с ними драться или грозу пронесет?

Послышался лошадиный топот, из тумана вынырнул дозор.

— Танки идут, товарищ командир! Танки идут!

Турчин вскочил, накинул на плечи бурку, надвинул на лоб папаху.

— Сколько танков?

— Счесть не можно, туман…

— Вихрем к Азину! Доложить о танках. Всем приготовиться к бою! скомандовал он зычным, сырым голосом.

Танки шли, пока еще не видимые в тумане, железный грохот катился по линии фронта. Туман тоже плыл, рвался на клочья; с каждой минутой все шире открывался обзор.

Азин, ополоснутый утренней свежестью, крепко и бодро сидел в седле, нетерпеливо поглядывая вокруг.

Как в восемнадцатом году под Ижевском белые впервые применили против азинцев психическую атаку, так и сейчас впервые за время гражданской войны шли на них танки.

В полосе степи, освободившейся из тумана, появилось первое чудовище, — ползло, подминая землю, в кузовной башне торчало орудие, в боковых полубашнях — пулеметы. Азин то ловил в бинокль полубашни, то старался разглядеть тех, кто притаился за стальной броней. Чувство опасности еще не возникло в нем, но он рассматривал грохочущую машину с волнением.

— Скажи Турчину, что пора ему, — приказал Азин.

Игнатий Парфенович побежал к кавалеристам.

Азин уже почувствовал, что страх перед танками распространяется среди красноармейцев. Машины еще были далеко, а уже приподнимается кое-кто на колени. Особенная нервозность была на батареях, поставленных в открытой степи. Азин подскакал к первой из батарей, соскочил с коня, не спеша закурил, стал угощать папиросами артиллеристов.

— Закуривайте, а потом дадим прикурить белякам. — Азин махнул нагайкой в сторону танков: — Идут незваные гости…

Он сел на траву, снял сапог, перемотал портянку. Притопнул ногой, оправил галифе. Проделал все это с нарочитой медлительностью, с пренебрежением к танкам. Артиллеристы с напряженным вниманием следили за каждым его жестом.

Между тем Дериглазов с десятком добровольцев уже двинулся навстречу танкам. Кто-то, не выдержав, швырнул связку гранат, она взорвалась, не долетев. С танка саданула струя пулеметного огня.

— Не смей без команды! — заорал Дериглазов. — Подпускай на короткий вздох!

И вот, пробивая железный грохот, раздалась его команда:

— По танку гранатами разом!

Танк, скрежеща гусеницами, надвигался на добровольцев. Все видели, как шевелятся пулеметы в боковых полубашнях, поворачивается передняя башня с орудием, дружно и ровно идут за танками врангелевцы.

Степь задрожала от грузного топота: из оврага выплеснулась конная лава и под оглушительные, сливающиеся в сплошной рев крики начала, как было задумано, отсекать пехоту белых от танков. Впереди всех скакал Турчин, крутя над головой шашку, поднимаясь на стременах и как бы вырастая над лукой седла.

Танк неуязвимо прошел сквозь взрывы гранат, сквозь ряды добровольцев, смял проволочные заграждения, словно паутину. Неуязвимость танка Дериглазов принял как оскорбление. Наметанным глазом он определил мертвую зону, которую образует вокруг танка устройство его башен, и, проскочив ее, теперь шел возле самой машины, не опасаясь пулеметов. Вскидывая бритую, заляпанную грязью голову, он кричал:

— Сволочь! Гадюка! Открой дверку, я тебе бомбу суну! — и стучал кулаком по броне.

Он видел, как пулеметные стволы опускаются вниз до крайнего предела, как отваливаются от гусениц ошметки грязи, как дрожит стальное тело машины. Он знал, что на него смотрят все красноармейцы, и понимал, что в единоборстве с танком он должен сделать все возможное и невозможное. Все, что делал в эти секунды он, Дериглазов, — и то, как он шел возле самого танка, это приобрело значение и оказывало уже психологическое воздействие на бойцов. Они сами увидели, что стальная машина не так уж страшна, и мужество уже рождалось у них в сердцах, и восхищение за своего комбрига.

Танк вдруг повернул и пошел на батарею. Азин отступил на шаг.

— На прицел эту таньку, мать ее в душу!

Командир батареи подбежал к первому орудию, отодвинул плечом наводчика, сам навел прицел.

Азин отшвырнул дымящуюся папиросу, словно говоря этим размашистым жестом: «Пора обломать рога зверю».

— Батарея, огонь!

— Первое! — отозвался наводчик.

Орудие, проблестев огненной струей выстрела, отскочило назад, накатилось вновь.

— Батарея, огонь!

— Второе!

— Батарея, огонь!..

Черные клубы дыма опутали передний танк. Заскрежетав гусеницами, машина остановилась, и тогда на ней скрестился огонь трех батарей…

Первое сражение с танками белых закончилось победой азинцев, но дорого обошлась им эта победа.

В то осеннее утро в степи в жестокой сече полегли почти все кавалеристы — младшие и средние командиры. Погибли Турчин и Дериглазов, а раненого, потерявшего сознание Азина вынесли с поля боя.

— «Красный шар с бешеной скоростью ударился о шар белый и в силу закона физики откатился назад. Обратное его движение будет безостановочным до самой Москвы», — прочитал Тухачевский.

— Шар красный, шар белый, закон физики — и никакой тебе классовой борьбы. Прочтите что-нибудь поновее, — усмехнулся Лапин.

— Ничего нового нет. Впрочем, соврал. Трепещите, Альберт, колчаковская газета предупреждает вашего брата: «Латышей в плен не берем. Расстреливаем их на месте».

— Чей орган эта газетка? Монархистов? Кадетов? — спросил Павлов.

— «Орган деликатной критики и смеха сквозь слезы», — прочел Тухачевский. — Милейшие критики у Колчака! Где ты ее взял, Грызлов?

— У пленного прапорщика отобрал. Прапорщик весельчаком оказался, целый час анекдоты про Колчака выдавал.