Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые

При свете коптилки Андрей с любопытством разглядывал белобрысого, синеглазого парня в меховых штанах и рубахе с расстегнутым воротом. Парень сердито морщил брови и говорил нехотя, с непонятной Андрею досадой:

— Чехов в Зиме больше чем надо. Ежели стенка на стенку пойти, расколошматят они нас, мать родная не узнает. Колчака и золото нужно хитростью брать.

— Где теперь Колчак? — спросил Шурмин.

— Есть слух — стоит он в Тулуне. Золотой эшелон тоже с Колчаком. Я сейчас поеду на станцию, новости разузнаю, а ты отдыхай. На хуторе здесь тихо, спокойно.

Новокшонов уехал, Андрей остался в землянке. Старик-партизан принес ему вареной картошки, соленых груздей, краюху хлеба. Андрей поел и попросил самосаду.

— У нас чертова зелья нет. Грех! — нахмурился старик.

— Вера, что ли, запрещает?

— Правда, иудаисты мы…

Андрей разговорился с партизаном — таким же белобрысым и синеглазым, как Новокшонов. Узнав, что партизана зовут Юдой Соломоновичем, удивленно заметил:

— Ты на еврея-то совсем не похож.

— Дак мы ж псковские. Из Псковской губернии выходцы, но в Старой Зиме чуть ли не все Абрамы, Соломоны да Моисеи.

— Это почему же так?

И старик поведал ему необычную историю о псковитянах, ставших членами религиозной секты иудаистов.

В царствование Александра Первого в России возникали масонские ложи и религиозные общества. Псковский помещик Энгельгардт в поисках истинной веры сменил православие на католичество, потом основал секту иудаистов. Но напрасно Энгельгардт искал своих приверженцев среди соседей-помещиков, они наотрез отказались вступать в секту иудаистов. Тогда Энгельгардт объявил иудаистами своих крепостных.

Крепостные чуть было не взбунтовались, но смекнули: иудаисты не признают рабства. Энгельгардт исполнил завет секты — освободил мужиков от крепостного ига.

Тогда возмутились псковские помещики: царю и святому Синоду полетели доносы на Энгельгардта.

По высочайшему повелению он был лишен дворянских прав и вместе с крестьянами сослан в Сибирь.

Три года новоявленные иудаисты брели под конвоем на место своего поселения. На берегу восточно-сибирской реки Оки Энгельгардт умер. Померли и конвоиры. Мужики похоронили помещика и конвоиров и основали поселок Зиму. От иудаистов они сохранили только еврейские имена.

Андрей невольно задумался над причудливостью человеческих судеб.

«Жизнь прямолинейна в радости и неисчерпаема на беды», — вспомнились ему слова Игнатия Парфеновича. — Где-то теперь старый горбун? Где сражается Азин?» — подумал Андрей, укладываясь на лавку.

Его разбудили сиплые с мороза голоса. У порога отряхивались от снега Новокшонов и бурят в хорьковой шубе.

— Знакомьтесь, член Зиминского ревкома Бато. Потомок Чингисхана.

— Ванька врет, — осклабился Бато. — Я только внук тех внуков, прадеды которых умирали за Чингисхана.

— Утром Колчак прикатит в Зиму. Едет поездом «58-бис», под чешской охраной.

— Откуда узнал? — спросил Андрей.

— Дружки на станции сообщили. Теперь мы потребуем выдачи Колчака и золота. Чехи против партизан не попрут.

— А если попрут?

— Тогда мост взорвем.

— Мы взорвем, они починят.

— Колчаку зеленой улицы не дадим! Отплавался адмирал, — сказал Новокшонов с отчаянной уверенностью молодости в своей правоте.

— Держи карман шире, а то Колчак не влезет, — пошутил Бато.

— Явимся к военному коменданту станции с блеском. Я командующий зиминским партизанским фронтом, ты, Андрей, — мой адъютант, Бато — член Иркутского Политцентра.

— У чехов прямой провод с Иркутском. Уличат нас, Ванька, предостерег Бато.

— Уличают одних дураков. Дай мне полотенце.

Бурят развернул холщовое полотенце с вышитыми красной ниткой словами: «Вся власть Советам!»

— Надену полотенце поверх полушубка. Для устрашения парочку «лимонок» по бокам. И ты, Андрей, прицепи на грудь плакат… Еще бы красные треугольники на шапки. Устрашать так устрашать, — весело посоветовал Бато.

Утром Новокшонов, Бато, Шурмин шли по перрону станции, за ними следили сотни глаз.

Военный комендант только что получил из Иркутска две телеграммы. Одна приказывала всячески избегать столкновений с партизанами, другая требовала строгой охраны Колчака и золотого эшелона. Появление партизан комендант сразу же связал с приездом Колчака и встретил Новокшонова подозрительно.

— До прихода поезда «58-бис» еще час. У нас есть время договориться о выдаче Колчака, — сказал Новокшонов.

— Откуда вам это известно, что Колчак прибывает? — спросил комендант, косясь на пламенеющее грозными словами полотенце.

— У нас хорошая разведка.

— Адмирал действительно прибывает. Но я не могу его вам выдать.

— Мы возьмем Колчака силой. Вы только не мешайте.

— Зачем вам адмирал, господин партизан?

— Он — враг русского народа.

— Если примените силу, я буду защищать адмирала. А наше превосходство несомненно, — почти ласково заметил чех-комендант.

— Партизаны взорвут мост, разберут пути, как вы поедете дальше? Через сколько лет будете дома?

— У меня приказ защищать Колчака, — упрямо повторил комендант.

— А если я добьюсь отмены приказа?

— Не представляю, как это можно осуществить.

— Можно поговорить по прямому проводу с генералом Жаненом? — спросил Новокшонов, понимая, что его операция уже на грани провала.

— Можете, — согласился комендант, стремясь выиграть время для своих целей. — Вас проводят на телеграф.

— Не надо провожатого. Дайте записку.

Комендант написал разрешение. Новокшонов пошел на телеграф.

— Доброе утро, — вполголоса поздоровался он.

— С добрым утром, — отозвался встревоженный чех-телеграфист.

Новокшонов оглянулся на дверь, на заиндевелое окно.

— Где теперь поезд? — тихо спросил он.

— На польпути к Зиме.

— Операция наша срывается, друже…

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Надо передать телеграмму. Но ты, парень, рискуешь головой…

— Давайте телеграмму. Диктуйте. — Чех-телеграфист положил пальцы на ключ аппарата.

— Хорошо! Отбивай! «Всем начальникам партизанских отрядов и рабочих дружин. Всем, всем! — повторил Новокшонов и энергично потер нос. Сегодня, тринадцатого января, в Зиму с поездом «58-бис» прибывает Колчак. Принимаю меры к его аресту. В случае неудачи перехватывайте его на других станциях. Точка».

— Еще что нужно?

— Свяжи меня с Иркутском, с поездом генерала Жанена.

Монотонно попискивал аппарат. Иркутск почему-то не отвечал. Новокшонов мучительно переживал задержку: каждую минуту чехи могли арестовать его, схватить сочувствовавшего партизанам телеграфиста.

— Черт знает, что у него на уме? — выругался он.