Андрей Алдан-Семенов - Красные и белые

Красные и белые еще скрывались по оврагам, в перелесках, еще утреннее небо парило над окрестностями Высокой Горы, но Лутошкин, зная неизбежность сражения, с особой остротой переживал светлый покой этих минут…

Федот Пирогов неотрывно следил за железнодорожным полотном: станция была все еще невидимой, но уже и близкой, и желанной, и опасной целью. Нетерпение нарастало, Федоту хотелось как можно скорее войти в соприкосновение с врагом. До боли в ладонях тискал он ручку регулятора, а перед глазами струились дубы, вязы, ясени, пшеничное поле за ними. Солнечные блики бежали по рельсам, мягкий седой блеск неба стремительно освещал землю.

И этот мягкий блеск неба, и солнечные блики на рельсах, и тугие клубки паровозного дыма взбадривали Федота, и все казалось ему необычно прочным. Голая, в черном поту спина кочегара, швыряющего уголь в топку, была особенно надежной, платформы с орудиями и пулеметами несокрушимыми. Федот представил артиллеристов, лежащих у орудий, их вздрагивающие от тряски тела, и ощущение прочности еще больше усилилось.

Паровоз сильно рвануло. Пирогов ударился о стальную дверцу, кочегара отбросило к стенке. Федот не слышал выстрела вражеской батареи, но догадался — снаряд угодил в бронепоезд. Он высунул голову в смотровую прорезь — задняя платформа горела.

Паровоз опять содрогнулся, короткая молния сверкнула около Пирогова. С передней платформы ударила трехдюймовка.

— Так его, так его, так его! — с каждым новым выстрелом приговаривал Федот, подпрыгивая и покачиваясь у регулятора.

— А они ловко затаились! — крикнул кочегар, поворачиваясь грязным, распаренным лицом. — А толечко мы их накроем…

Пирогов усмехнулся в рыжую бороду: они говорили о белых в третьем лице, и это делало противника почти нереальным.

Взблескивая молниями, окутываясь дымом, бронепоезд продвигался вперед, Федот снова глянул на железнодорожное полотно и ахнул от неожиданности.

Навстречу, стеля в воздухе султан жирного черного дыма, мчался паровоз с платформой, пар выбрасывался из-под колес, платформа моталась из стороны в сторону. Федот ухватился за регулятор, изо всех сил потянул на себя. Бронепоезд сбавил бег, приостановился и замер. Федот дал задний ход — бронепоезд попятился, стал нехотя отползать.

— Поднимай пары! — Федот дернул на себя стальную дверцу.

Свистящий ветер ударил в лицо, откинул к плечу бороду. Пирогов прыгнул на зыбко дрожащие рельсы, еще не зная, что сделает в следующую минуту. В человеческой жизни бывают такие мгновения, что решают бесповоротно судьбу. Этими неуловимыми мгновениями потом оценивают храбрость, измеряют трусость. Федот никогда не думал о славе и бесславии, о подвигах во имя чего-то, о долге, который должно исполнять ради каких-то высших и особенных целей, — он просто стоял и ждал.

Белый паровоз приближался. Федот инстинктивно, как зверь, присел. Его обдало горячим паром, и он прыгнул, схватился за поручни, и ноги сами нашли стальную ступеньку. Федот просунулся в паровозную будку, перевел регулятор и стал тормозить — тормозить, наваливаясь грудью, словно хотел остановить своим весом железную махину.

Уже в обратном направлении замелькали кусты, деревья, пшеничное поле. Пирогову хотелось теперь одного — разогнать до всесокрушающей скорости паровоз с платформой. Земля и небо убыстрили свое вращение, солнечные блики подскакивали на рельсах, клубы пара растягивались рваными полосами. Как-то совсем неожиданно появились вагоны, паровозы, запасные пути, выросли и выбежали навстречу желтое здание вокзала, перрон с солдатами, офицер, склонившийся над орудием.

Красное пятно взрыва ослепило Федота: он зажал ладонями опаленное лицо. С огненными брызгами, лязгом паровоза и орудий столкнулись треск ломаемых вагонов, крики солдат, погибающих под обломками.

Судьба отсчитала Федоту Пирогову последние его секунды.

Азин нервно ходил у сарая, дожидаясь донесений от Северихина. Прошло сорок минут с начала боя, а Северихин молчал.

— Стен! — не выдержал Азин. — Скачи к Северихину, узнай обстановку. Да живей, крутись чертом! — Сам же, тиская в пальцах нагайку, взобрался на крышу сарая. Что там происходит?

Между станцией и селом, в широком овраге, укрылся Национальный батальон Дериглазова. Азин рассмотрел тюбетейки, фуражки, цветные пятна рубах. На голом обрыве, грузно осев в седле, торчал Дериглазов. Орудийный снаряд разорвался за оврагом, где укрывался Национальный батальон. Из березовой рощи появились и поползли к оврагу белые броневики, а на обрыве по-прежнему, как идол, торчал Дериглазов, придерживая руками бинокль: на груди его болтался другой, большего размера.

На обрыве вспыхнули желтые клубочки пыли, Дериглазов невольно откинулся в седле, но тут же выпрямился. «Пристреливаются, собаки!» Новая цепочка пыльных клубков прометнулась по обрыву, теперь уже около Дериглазова. Он натянул поводья, битюг неуклюже попятился.

Дериглазов взмахнул биноклем.

С обоих концов оврага ударили пулеметы, кусты зашевелились, из них поднялись, побежали на крутые склоны, устремились к броневикам бешметы, тюбетейки, зипуны, стеганые халаты.

— Парфеныч, гранаты! — Азин кубарем скатился с крыши сарая. — Где моя лошадь, старая ты кочерыжка? — Вспомнив, что на его лошади ускакал к Северихину ординарец, Азин побежал к оврагу. Он так и не добрался до Дериглазова, его увлекли за собой бойцы. Рядом с Азиным мчался татарин в генеральских штанах, но голый до пояса. Татарина обошел молодой парень в сдвинутой на затылок шапке. Сверкая черными босыми пятками, подпрыгивал бородатый мужик. За спиной Азина кто-то страшно матерился, от этой матерщины он невольно прибавил ходу.

Татарин в генеральских штанах кинул гранату — броневик вспыхнул. Красноармейцы расстреливали выпрыгивающих из машины офицеров. Азин понял: нет нужды воодушевлять бойцов. Но в эту минуту к нему подскочил сам Дериглазов:

— Твое место не здесь, командир! Отчаливай с передовой…

— Ты это кому такие слова? — вскинулся было Азин.

— Смазали керосинчиком под белыми хвостами! До самой Высокой Горы чешут, — похвастался Дериглазов, придерживая огромный бинокль с пустыми окулярами.

— А ведь бинокль-то у тебя без стекол? — удивился Азин.

— Пустой, как обод без колеса. Я «цейсом» пользуюсь. Татары мои требуют, чтобы я в большую трубу белых разглядывал, в маленькую, говорят, ни хрена не увидишь…

— Почему на глазах у противника торчишь? Ты у меня брось фасонить!

— Да разве я с умыслом? У меня мурашки по коже, а попробуй уберись с видного места! Татары сразу смекнут — командир пули боится. Я же их, приятелей, знаю. — Дериглазов соскочил на землю. — Садись на моего иноходца, командир.