Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

Через час хану донесли: Мамай с небольшой частью сменной гвардии ушел в степь, по следам его выслан сильный отряд под командованием опытного мурзы. Эта неприятная весть не дала ощутить торжества полной победы, но хан выслушал ее с тем же непроницаемым видом, никого не упрекал, ни с кого не взыскивал.

Пока Тохтамыш не велел чамбулам переходить реку и смешиваться, приказал располагаться там, где стоят, да не жалеть вина и кумыса на общем пиру в честь соединения улусов Великой Орды под рукой законного владыки. Назначив темника Кутлабугу командовать лагерем на другом берегу Калки, он предупредил: через три дня проведет смотр новых войск, примет клятвы верности от Мамаевых князей перед всеми воинами, под знаменем ислама. Если есть иноверцы, они дадут клятвы по своим обычаям. Хан Тохтамыш помнит заветы Повелителя Сильных, и под его властью никто в Орде не потерпит ущерба за веру. Пусть муллы, попы и шаманы доказывают, чья вера лучше, их забота собирать свою паству, а дело правителей - всякую веру использовать для укрепления собственной власти и послушания в народах. Кто силой навязывает свою религию другим, только вызывает их злобу и, ничего не приобретая, может потерять все.

Безбожник Кутлабуга весело осклабился. Великий хан прав. Мамай в последние дни особенно усердно молился аллаху, но молитвы не помогли ему. Сам Кутлабуга поклоняется только силе, и теперь он получает власть над всем бывшим Мамаевым войском. Даже могущественный хан Темучин - в его подчинении.

Ночью, когда пир был в разгаре, Тохматыш кликнул трех самых сильных телохранителей, велел подать ему простой воинский халат и оседлать коней. Костры указывали брод. Курени на обоих берегах жались поближе к воде, ханский приказ - не переходить реку - соблюдался, но между берегами шла в темноте многоголосая перекличка. Велика степь, да кочевники подвижны. В Диком Поле, где границы орд и племен условны, пути кочевых улусов нередко скрещивались. Тогда устраивались торги, празднества и состязания, покупки невест. Сейчас вчерашние враги, ставшие под руку одного правителя, искали в соседних станах родственников и друзей.

Неспешно ехали между юртами воинских куреней, тихо называя часовым пароль, приглядываясь и прислушиваясь. Почти всюду у костров гудели нетрезвые мужские голоса, однако порядок поддерживался строгий. Мамай умел держать войско в руках. По обрывкам разговоров хан догадывался: воины рады, что дело обошлось без битвы, что у них теперь новый повелитель и похода на Русь не будет. Он окончательно убедился: верх над Мамаем ему принес страх войска перед возможностью новой войны с Москвой. Пусть так. Этой осенью он не пойдет на Русь, но будет другая осень.

Возле семейных юрт какого-то куреня передний телохранитель остановился, высматривая проход между плотно составленными повозками. В ближнем шатре зло, капризно плакал ребенок, заглушая сварливые голоса женщин. И вдруг одна - громко, нарочито испуганным голосом: "Угу, угу - вот едет князь Димитрий, сейчас посадит в мешок, в Москву увезет!" Детский плач мгновенно смолк. Тохматыш замер, потрясенный: женщины в Орде пугают детей именем московского князя! Это же конец ордынской власти!..

Тохтамыш мрачно смотрел в полуночную сторону. Вытравить, выжечь этот страх, поразивший Орду после куликовского разгрома! Но как? Только военной победой. Значит, не медля, готовить войну. С этой ночи, с этого часа. Пусть муллы и верные люди всюду кричат: Мамая покарал аллах за преступления против законной ханской власти, на Непрядве московским князем поражен Мамай, но не Золотая Орда! И не дать Димитрию увериться, будто он теперь сам себе господин, - заставить его уплатить дань, пусть малую, но все-таки дань!

Тохтамыш прежде не имел дела с русскими князьями, но он знал: без русской дани Орда захиреет. И наслышан он был о могуществе князя московского, о стойкости князя рязанского, о широком уме и упорстве князя тверского, о богатстве бояр новгородских. Он слышал о многих русских воеводах, а недобрая слава новгородских ушкуйных дружин наводила ужас на все Поволжье - они грабили даже Сарай и Хаджи-Тархан. Золотой Орде русскую силу не сокрушить в лоб, а Москва способна уже собирать эту силу воедино - вот чего не понял или понять не желал Мамай. Зато хану Тохтамышу понимать не надо - теперь это видят все.

Больше недели войско стояло на берегах Калки: Тохтамыш проводил военные смотры, утверждал и заново назначал воинских начальников, выдавал ярлыки на управление землями, улусами, племенами, принимал от них клятвы на верность, записанные на шертных грамотах. Он отправлял послов к соседним правителям с извещением о своем воцарении - нелишне напомнить о том, что дары, поминки и дани следует теперь слать великому хану Тохтамышу, и только ему.

На восьмой день, вечером, на шатающихся от усталости лошадях прискакали трое воинов из отряда, преследовавшего Мамая. Весть оказалась недоброй. Мамай объявился в Кафе с несметными богатствами, он сразу начал собирать войско, скликать наемников. Вот куда откочевала из Сарая ханская казна! Тохтамыш велел позвать в свою юрту тех, кому особенно доверял: Едигея, Кутлабугу и семнадцатилетнего сына Акхозю.

- Пока змее не раздавишь голову, она будет жалить, - степенно, подражая седым военачальникам, сказал сын.

- Царевич прав: Мамая надо лишить головы, - кивнул Едигей.

- Это сделаю я! - Кутлабуга вскочил, хан жестом снова усадил его на подушку. Он с трудом душил закипающий гнев. Фряги!.. Проклятые пауки, наживающие горы золота и серебра на работорговле, это они вскормили Мамая, безродного мелкого наяна, ставшего крымским темником. То-то Мамай ни разу не разорил Кафу, как делали прежде улусники Крыма. Ему и без того щедро платили. Ему поставили целый легион наемников, когда он пошел воевать Москву. Видно, у разжиревших фряжских тарантулов засалились глаза, раз им неведомо, что сегодня Орда - это не Мамай. Когда-то ханы за деньги продали генуэзцам Кафу и другие морские порты. Тохтамышу на то плевать - он не выдавал им ярлыков и тарханных грамот, он не торговал ордынскими землями, и потому он вернет Кафу мечом. Пусть жадная торгашеская свора лишний раз убедится, что над ее денежной силой стоит иная сила, пострашнее. Кафу, пригревшую Мамая, он разорит до нитки, разорит и Сурож, и Корчев, а фрягов заставит выкупить собственные жизни такой ценой, которой хватит на годовое жалованье войску. Потом он выметет этот торгашеский сволок с берегов Крыма и всей Таврии. Богатых купцов на земле довольно, и все они норовят сесть хозяевами на скрещении торговых путей, где серебро само течет в руки. Венецианцы, турки, арабы, жиды, ганзейцы - набегай!

Тихим голосом приказал: