Мэри Рено - Персидский мальчик

Я лежал, наслаждаясь праздностью, пока восток не воспылал тусклым, мерцающим свечением. К тому времени я почувствовал себя лучше и принялся думать: что я здесь делаю? Не сошел ли я с ума? Надо было идти.

Поднявшись, я отыскал след колонны. Какое-то время я чувствовал себя почти свежим и был вполне уверен, что сумею догнать остальных. Перевернув флягу, я постучал по донышку на случай, ежели там осталась хотя бы капля, уже зная, что выпил все досуха еще вчера. Песок был тяжел и глубок. Он вонял людьми и лошадьми; яростно гудели мухи, взлетевшие с него, чтобы пить мой пот. С гребня очередной дюны я увидел облако пыли, рассеивающееся далеко впереди. Солнце поднималось все выше. Силы оставили меня.

Там был обломок скалы — пропеченная красная глина, изъеденная непогодой. Солнце еще не успело дойти до зенита, и обломок отбрасывал крошечную тень. Все мое тело горело сухим огнем, ноги изменили мне… Я вполз туда и замер, пряча в песке лицо. Вот она, твоя могила, думал я, ты предал Александра. Ты заслужил свою смерть.

Вокруг царила тишина. Тень от скалы над моей головой таяла, но еще не исчезла, когда я услышал хриплое дыхание коня и подумал: «Первым является Безумие». Голос звал меня по имени: «Багоас!»

Я повернул голову. Рядом стоял Гефестион, глядящий вниз, на меня. Его осунувшееся лицо было совершенно белым от пыли, и вообще он весьма походил на мертвеца. Я спросил:

— Почему ты пришел за моей душою? Я не убивал тебя.

При каркающем звуке моего голоса Гефестион опустился на колени и протянул мне воду:

— Только чуть-чуть. Не все сразу.

— Твоя вода, — прошептал я, охваченный стыдом.

— Нет, я из лагеря, — терпеливо отвечал он мне. — Там ее полно. Вставай, мы не можем сидеть тут весь день.

С трудом ему удалось поставить меня на ноги и довести до коня.

— Я поведу его в поводу. Если мы усядемся вдвоем, он издохнет.

Я чувствовал, как подо мною ходят кости бедного животного, даже сквозь тряпичное седло; и ведь конь уже прошел свою дневную норму… Как и сам Гефестион. Он шел, натягивая поводья, и хлестал коня, когда тот останавливался. В голове у меня прояснилось. Я сказал:

— Ты пришел сам?

— Я не мог послать воина.

Конечно, не мог, в конце подобного марша. Никто не возвращался за отставшими. Если ты отстал — значит, отстал.

С вершины следующей дюны, до которой мы добрели, я увидал окружавшую реку чахлую зелень и темную россыпь лагеря. Гефестион разделил меж нами еще немного воды, после чего протянул мне флягу:

— Допивай. Теперь уже можно.

Я вновь боролся с собою, пытаясь заговорить. В Сузах меня научили облекать признательность в изысканные слова, но сейчас я смог выдавить лишь:

— Теперь я понимаю…

— Тогда постарайся не отставать от колонны, — буркнул Гефестион. — И присматривай за царем. У меня теперь хватает другой работы.

Из-за моей слабости в то утро никто не служил Александру. Оруженосцы, старались, как могли, но перед ними ему всегда приходилось сохранять лицо, чего бы то ни стоило. Царь беспокоился обо мне и даже пощупал мою голову, пытаясь понять, не получил ли я солнечный удар. Уступив велению чести, я поведал ему о своем спасителе, — и Александр ответил лишь:

— Это Гефестион; он всегда был таким.

Словно вновь задернулись занавеси, скрывавшие священную гробницу от нечестивого взора. Таково было мое наказание. Я-то понимал, что заслужил его, хотя царь вовсе не желал меня уязвить.

На следующий день, едва мы устроили привал, поднялся ветер.

Прежняя неподвижность воздуха сама по себе была пыткой, но и ветер не принес с собою прохлады или свежести; один лишь песок, песок, песок… Он забирался под пологи, сыпался в щели, громоздился сбоку, пока у каждого из шатров не выросла своя маленькая дюна. Замотав лица, конюхи поспешили укутать морды лошадям. Песок скрипел на зубах, забивал уши, оставался в складках одежды, в волосах… Ветер немного стих; проснувшись, мы не знали, что делать — знакомые дюны изменили форму, а все отметины, указывавшие путь к воде, исчезли. Песчаные волны проглатывали без остатка сухие стволы деревьев, — что уж говорить о нескольких вкопанных в песок ветках.

Наш колодец почти занесло песком. Я уж думал, это и есть конец всему. По крайней мере, сейчас я буду где-то поблизости от Александра, даже если царь захочет встретить смерть вместе с Гефестионом.

Я должен был догадаться, что сидеть сложа руки в ожидании смерти — вовсе не в характере моего господина. В маллийской цитадели, лежа со стрелою в боку, он пронзил мечом инда, пришедшего забрать его оружие. Поэтому теперь он собрал в своем шатре военный совет.

— Мы потеряли дорогу, — признал он. — Поэтому нам придется отыскивать ее самим. Единственный путь, в котором можно быть уверенным, это путь к морю. Мы двинемся туда на восходе, вот что мы сделаем.

За несколько часов до рассвета он выехал в сопровождении тридцати всадников; именно столько лошадей, способных вынести путешествие, удалось сыскать. Чтобы видеть направление, им пришлось идти при свете дня. Они растворились в темноте за ближайшей дюной, унося с собою все наши жизни.

Той ночью многие вернулись. Александр отослал их обратно, видя, что кони не справляются. Сам же царь продолжал путь с десятью сотоварищами.

На закате следующего дня, красном в песчаной пыли, мы увидели их черные тени на горизонте. Когда они приблизились, Александр показался мне вовсе исхудавшим, боль избороздила его лицо морщинами… Но он улыбался. И все мы впились в его улыбку, словно она прогоняла смерть.

Пятеро из десяти погибли в дороге; с оставшейся пятеркой он продолжал путь. Выехав на гребень очередного бархана, они увидали море, а у границы воды — то, о чем еще ни разу не докладывали разведчики: зеленую траву, которая не растет, если в почве нет пресной воды. Спешившись, они принялись копать, в то время как лошади просовывали меж ними морды, поводя ноздрями. Александр первым добрался до воды, и она оказалась свежей.

Ночью мы все отправились к морю. Александр вел нас, указывая колонне дорогу. Спасение совсем рядом, и он мог позволить себе править конем.

Морская гладь походила на полированное железо, но оно было влажным, и самый вид его освежил нас. Между кромкой воды и поросшими тростником дюнами была узкая полоска зелени, где невидимые ручейки впадали в океан.

Пять дней мы шли по ней, и легкий морской ветерок охлаждал нашу кровь; поэтому мы шагали днем, останавливаясь для того, чтобы выкопать колодец и напиться. Вечерами мы купались в море. Это было столь прекрасно, что я отбросил всю персидскую благопристойность и даже не заботился о том, видит ли кто-нибудь, как устроены евнухи. Мы все были подобны играющим детям. По зелени можно было судить, что мы вот-вот выйдем к дороге.