Мэри Рено - Персидский мальчик

— Не прогоняй его.

Я оглянулся, но никого не увидел.

— Змей, — шепнул Александр, указывая в темный угол. — Не причиняйте ему вреда. Он послан мне.

— Никто не тронет его, — успокоил я, — под страхом смерти.

Александр опять уснул. Я поцеловал его в лоб и не стал ничего говорить. Царь улыбнулся во сне и затих.

Утром он узнал меня и понял, где находится. Военачальники вновь вошли и встали, окружив ложе. Хриплое дыхание Александра разносилось по всей комнате, пока он переводил взгляд с одного лица на другое. Он прекрасно понимал, что это может значить.

Выступив вперед, Пердикка склонился над ним: — Александр, мы все молим богов сохранить тебя на долгие годы. Но если божеская воля в ином, кому ты оставишь свое царство?

Александр осторожно покашлял, собираясь сказать что-то вслух. Он начал — я твердо в это верю — произносить имя Кратера, но горло сдавило, и конец имени слился с новым приступом кашля. Пердикка выпрямился и пробормотал другим: — Он говорит — сильнейшему.

Кратерос, кратистас. Звучание слов похоже; более того, имя Кратера как раз и означало «Сильнейший». Этот человек, ни разу не подорвавший доверие Александра, направлялся сейчас в Македонию. По моему собственному убеждению, царь хотел сделать его регентом еще не родившегося ребенка или даже царем, если родилась бы девочка. Но Кратер был далеко отсюда, и никого здесь не волновала его дальнейшая судьба.

Я и сам мало задумывался о ней тогда. Что такое Македония? Какое мне дело, кто там правит? Я взглянул на своего господина: не обеспокоило ли его, что Пердикка неверно истолковал его волю? Но Александр просто не слышал. Пока он лежал здесь в мире, мне все было едино. Если бы я оспорил мнение Пер-дикки, меня могли увести от царского ложа. И я прикусил язык.

Отдышавшись, Александр вновь поманил к себе Пердикку и затем, стащив с пальца перстень с резной царской печатью, изображавшей Зевса на троне, протянул другу. Он избрал заместителя на то время, пока сам слишком слаб, чтобы править. Это не значило ничего более.

Сидя у кровати, я молчал, как подобает персидскому мальчику, и видел, как военачальники переглядывались, уже примеряя на себя власть и прикидывая, какое направление примет политика, бросая косые взгляды на перстень.

Он видел. Глаза его были устремлены куда-то мимо пришедших, но зрачки двигались; я знаю, он все видел. Решив, что виденного достаточно, я заслонил собою остальных, склонившись над Александром с губкой. Он глядел на меня с тонкой улыбкой, словно мы только что разделили меж собою какой-то секрет. Я возложил свою ладонь на его руку; на пальце Александра остался светлый ободок — там, где перстень с печатью хранил кожу от солнца.

В спальне было бы тихо, если б не тяжкие хрипы его дыхания. В наступившем безмолвии я услыхал идущий снаружи глубокий вздох, многоголосый шепот, движение огромной толпы… Птолемей вышел взглянуть. Когда прошло несколько минут, а он еще не вернулся, Певкест последовал за мим. Потом вышли все прочие, но вскоре появились снова. Пердикка позвал:

— Александр. Снаружи стоят македонцы, все воины до последнего. Они… Они пришли увидеть тебя. Я сказал, что это сейчас невозможно, ты слишком болен, но они не уходят. Как ты думаешь, если я впущу сюда двух-трех человек, не больше, только для того, чтобы они рассказали остальным, сможешь ли ты вынести это?

Глаза Александра широко распахнулись. Он закашлялся вновь. Пока я держал у его рта полотенце, он сделал рукою жест, означавший: «Подожди, я сейчас». Откашлявшись, царь сказал: — Всех. Каждого.

На чьем бы пальце ни находился сейчас перстень, царь был по-прежнему тут. Пердикка вышел.

Александр посмотрел на меня. Я передвинул подушки, чтобы поднять его повыше. Кто-то открыл заднюю дверцу, чтобы люди выходили, минуя царское ложе. Бормочущие голоса приблизились. Певкест поглядел на меня с теплой улыбкой и чуть наклонил голову. Он всегда был вежлив со мною, поэтому я внял ему. Сказав Александру: «Скоро вернусь», я вышел через заднюю дверь.

Они пришли проститься — как воины с полководцем, как македонцы со своим царем. Теперь, в эту последнюю минуту, они имели право не видеть персидского мальчика, сидящего ближе к Александру, чем любой из них.

Спрятавшись в алькове, я наблюдал, как они проходят мимо, один за другим — поток, который, казалось, никогда не кончится… Они плакали, или говорили что-то глухим шепотом, или же просто глазели в недоверии, словно бы узнав, что завтра солнце уже не поднимется на востоке.

Они шли и шли. Время бежало, и день клонился к полудню. Я слышал, как один из воинов шепнул другому, выходя:

— Он приветствовал меня глазами. Говорю тебе, он узнал меня.

Другой сказал:

— Он сразу вспомнил меня и даже пытался улыбнуться.

Совсем молодой воин с горечью пролепетал:

— Он взглянул — и мне показалось, что мир рушится.

Пожилой отвечал ему:

— Нет, парень, мир не рухнет. Но одни лишь боги ведают, где мы проснемся завтра.

Наконец все они вышли, и я вернулся. Александр находился в том же положении, как я и оставил его — все это время он лежал на подушках, подняв лицо, и ни один воин не прошел мимо без его приветственного взгляда. Теперь он казался мертвым, если б не тяжелое дыхание. Я подумал: «Они выпили последние силы, остатки его жизни, и ничего не оставили мне. Да пожрут их собаки!»

Приподняв его голову, я поправил подушки, чтобы Александру легче дышалось. Он вновь открыл глаза и улыбнулся. Чего бы это ему ни стоило, царь не стал бы просить у своего бога-хранителя ничего иного, кроме возможности проститься со своими соратниками. Как мог я негодовать? И я изгнал гнев.

Полководцы стояли в стороне, пока воины шли мимо. Птолемей вытирал глаза. Пердикка, помедлив, вновь шагнул к кровати:

— Александр. Когда боги примут тебя в свой круг, в какие дни нам следует приносить тебе жертвы?

Не думаю, что полководец ждал какого-то ответа; просто хотел — если все еще мог быть услышан — сделать царю подарок, которого тот заслуживал. Александр слышал и вернулся к нам, словно всплыв с большой глубины. Улыбка все еще не покинула его уст, когда он шепнул: — Во дни счастья. Затем он прикрыл глаза и вернулся туда, где был прежде.

Весь тот день он не поднимал головы с высоких подушек, лежа меж позолоченных демонов с распростертыми крыльями. Весь день к его постели приходили великие мужи империи, а вечером привели отягощенную ребенком Роксану. Она кинулась на кровать, бия себя в грудь и терзая волосы, завывая так, словно бы царь уже умер. Я видел, как дрожали веки Александра. С Роксаной я заговорить не решился, ибо видел полный ненависти взгляд, который она метнула в меня у входа; тогда я шепнул Пердикке: