Мэри Рено - Персидский мальчик

— Глупый мальчишка! Да у тебя есть хоть капля мозгов? — Прежде он говорил со мною тихо, и от крика я отшатнулся, словно от удара. — Неужели ты до сих пор не заметил, — возвышаясь надо мной, Гефестион бросал слова вниз, уперев сжатые кулаки в бока, — что Александр ценит любовь своих воинов? Да или нет? Теперь подумай: эти люди — македонцы. Если ты до сих пор не сообразил, что это значит, тогда ты должен быть глух и слеп. В Македонии любой свободный человек имеет право поговорить со своим вождем с глазу на глаз; любой свободный человек — или вождь — может говорить с царем. И вот что я тебе скажу: они, эти люди, прекрасно понимают, что Александр убил Клита в пылу гнева, это могло произойти со всяким из них. Но если бы царь хладнокровно казнил его на следующий день, это уязвило бы их права, одинаковые для всех свободных людей, и их любовь к нему дрогнула бы. Если и ты любишь его, никогда не говори Александру, будто он стоит выше закона.

Говоря это, Гефестион понемногу остывал, и я ответил:

— Но Анаксарх уже говорил ему это.

— То Анаксарх! — Гефестион пожал плечами. — Но тебя он может и послушать.

Должно быть, эти слова дались Гефестиону с трудом. Мне надо было ответить той же искренностью:

— Я понимаю и готов признать, что тебе виднее. Ничего такого я не скажу, обещаю. А теперь могу ли я видеть его?

— Не сейчас. Я вовсе не сомневаюсь в твоем слове, но пока ему лучше будет побыть с македонцами.

Сказав это, Гефестион повернулся и пошел прочь. Он взял с меня обещание, так ничего и не оставив взамен. Я никогда не рвался к власти, как некоторые другие евнухи; меня влекла одна лишь любовь. И теперь я наконец понял, чего стоит власть. У Гефестиона она была. Если бы ею обладал и я, кому-то пришлось бы впустить меня к господину.

Весь тот долгий день я ходил к стражнику на часах спросить, поел ли и выпил ли царь хоть что-нибудь.

Ответ оставался прежним: «Александр сказал, ему ничего не нужно».

Воины судили Клита и объявили его изменником, справедливо преданным смерти. Как можно остаться глухим к такому доказательству любви? Но даже это никак не тронуло Александра. Неужели он и вправду считал, что убил друга? Я вспомнил о дурном знамении с овцами и то, как Александр приказал принести жертву для Клита, дабы обеспечить тому безопасность. Кроме того, царь сам пригласил Клита прийти и разделить с ним спелые яблоки…

Солнце поднялось к зениту; солнце опустилось вниз. Сколько еще солнц?

Я просидел в своей комнате, пока не наступила кромешная тьма, из опасения, что Гефестион увидит меня. Когда все уснули, я взял кувшин со свежей родниковой водою и чистую чашу. Все будет зависеть от того, какой именно страж стоит сейчас у дверей. Бог был милостив ко мне. В ту ночь там стоял Исмений, всегда хорошо обращавшийся со мною; кроме того, он любил царя.

— Да, войди, — сказал он. — Мне все равно, будут ли меня бранить после. Я и сам заходил, едва только занял пост. Но Александр спал, и я не решился разбудить его.

Сердце мое замерло в груди.

Спал? Ты слышал его дыхание? О да, но он уже почти умер. Войди и постарайся уговорить его.

Дверь отворилась бесшумно. В комнате было темно; Александр погасил ночной светильник. После пламени факела снаружи я поначалу различил лишь очертания тускло мерцавших окон. Но стояла луна, и очень скоро я смог разглядеть спящего Александра.

Кто-то набросил на него покрывало, но во сне Александр наполовину раскрылся. Он все еще был в одеянии с засохшими кровавыми пятнами. Волосы его спутались, а кожа натянулась на скулах. Сколь светловолос он ни был, я разглядел задатки бороды даже в этой темноте. На столике у кровати стоял наполненный водою кувшин, к которому он даже не прикоснулся. Сухие губы Александра уже потрескались; во сне он пытался увлажнить их, то и дело проводя по ним таким же сухим языком.

Я наполнил чашу. Присев на краешке кровати, я окунул два пальца в воду, и капли стекли прямо на губы Александра. Словно щенок, он облизнул мои пальцы, так и не проснувшись. Так я и поил его, пока не увидел, что Александр пробуждается; тогда я приподнял ему голову и наклонил чашу. Он глотнул воды, глубоко вздохнул и глотнул снопа. И наполнил чашу вновь, и Александр опорожнил ее.

Пригладив ему волосы, я пропел ладонью по бровям — Александр не стал отворачиваться. Я не стал упрашивать его вернуться к нам; он уже наслушался подобных речей. Я просто сказал:

— Не прогоняй меня больше. Это разбивает мне сердце.

— Бедняжка Багоас. — Он накрыл мою руку холодной ладонью. — Завтра ты сможешь входить ко мне, когда только захочешь.

Я поцеловал ему пальцы- Он нарушил обет еще прежде, чем сообразил, что делает; теперь его пост завершен. Да, именно теперь, когда я пришел к царю, а не толпы этих самодовольных идиотов, увещевавших его словно капризного ребенка.

Высунув голову из дверей, я шепнул Исмению:

— Пошли кого-нибудь разбудить повара. Яйцо с медом и вином, да пусть покрошат туда творогу. Спеши, пока царь не передумал.

Лицо стража просияло, и от радости он крепко ударил меня по плечу; будь на его месте Гермолай, он конечно же не сделал бы ничего подобного.

Я вернулся к кровати Александра: мне не хотелось, чтобы он уснул прежде, чем прибудет еда, чтобы, проснувшись, вновь заявить, будто ему «ничего не нужно». Но царь и не думал закрывать глаза. Он знал, куда я отходил, и прекрасно понял, о чем я попросил стражника. Он молча ждал свой завтрак, а я говорил ему о всяких мелочах, вроде проделок Перитаса, пока Исмений не постучал в дверь. Напиток пах просто восхитительно; я не стал произносить долгих речей, а просто снова приподнял голову Александра. Почти сразу он принял горшочек из моих рук и быстро покончил с едой.

— Теперь поспи, — сказал я ему, — но помни: ты должен послать утром за мною, иначе меня просто не впустят к тебе. Я здесь тайно.

— Сюда впускали достаточно людей, которых я не хотел видеть, — сказал он. — Тебя хочу.

Поцеловав меня, он повернулся на бок. Когда я показал Исмению пустой горшочек, он так обрадовался, что тоже расцеловал меня.

И вот уже на следующий день я искупал, побрил и причесал Александра, и царь опять стал самим собою, разве только очень усталым с виду. Он все еще не выходил из своей комнаты; ему требовалось больше мужества на это, чем на погоню за Дарием при Гавга-мелах, а потому, по моим представлениям, он должен был сделать это очень скоро. Прослышав, что Александр больше не постится, воины поздравляли друг друга, ибо это они приговорили Клита. Так было лучше всего, и в душе я тоже поздравил их.

Позже повидать царя пришел жрец Диониса. Он ждал знамения, и бог говорил с ним. Причиною всему случившемуся был гнев бога: в праздничный день Клит оставил жертвоприношение незавершенным (разве не в упрек ему уже посвященные богу животные следовали за ним до пиршественной залы?), а Александр вместо Диониса пожертвовал овец Небесным Близнецам. Поэтому священный гнев божества излился на обоих; зная об этом, теперь никто не смог бы упрекнуть Александра в содеянном.