Мэри Рено - Персидский мальчик

— Звездочка, — отвечал я. Александр порадовался и этому.

Принесли воду для ванны, и я ухватился за возможность поговорить, раздевая царя. Когда рабы вышли, он произнес:

— Я давно уже понимал, что обязательно должен жениться в Азии. Это необходимо. Наши народы должны примириться. Это единственный выход: как раз то, что им придется принять, хотят они того или нет.

— Да, Александр, — ответил я, думая про себя: «Что, если не примут?»

— Но с тех пор, как это пришло мне в голову, я еще не видел женщины, с которой мог бы ужиться, — вплоть до сегодняшней ночи. Ты когда-нибудь видел равную ей?

— Никогда, повелитель, даже в гареме у Дария. — Думаю, это действительно так, если не брать в расчет ее руки. — Конечно, я никогда не видел царицы. Мне не разрешили бы. — Я сказал это, чтобы уверить Александра: Дарий ни разу не приводил меня к ней.

— Я и сам видел ее лишь однажды; и потом, когда она умерла. Да, она была прекрасна, как цветок лилии на крышке саркофага. Тогда ее дочери были всего лишь детьми. Теперь они уже старше, но… в их жилах ведь тоже течет кровь Дария, а я бы не хотел воспитать сына из рода пастухов… И потом, у этой девушки есть характер.

— Вне сомнения, Александр. Он так и светится в ее глазах. — Это уж точно. Каков же ее характер — другой вопрос.

Александр был слишком взбудоражен, чтобы спокойно уснуть, и потому шагал взад-вперед, обдумывая вслух предстоящие свадебные приготовления, рассказывая, как он послал весть Оксиарту, ее отцу, и тому подобное. Странно, но в его речах я нашел успокоение. Царь не заставил бы меня выслушивать все это, если б намеревался отослать меня прочь. Я увидел сразу, что такая мысль даже не посетила его.

Конечно же, Александр понимал, отчего его с такой силой влекло к этой девушке, но вовсе не из-за беспечности он не догадывался о моей боли. Привязанности всегда горели в нем ярче страсти. Он был привязан к Филоту, чье вероломство ударило по нему столь же сильно, как ударила бы измена любимого. Он был привязан ко мне, но не был волен сбросить эти путы. Внезапно я задал себе вопрос: что чувствует сейчас Гефестион — неужели то же, что и я сам?

Наконец мне удалось уложить Александра в постель. Утро было уже не за Горами.

— Да хранят тебя оба наших бога. Ты единственный, кто понимает. — С этими словами Александр притянул к себе мою голову и поцеловал меня. Так долго сдерживаемые слезы выступили на моих глазах, но я вышел прежде, чем они ринулись вниз по щекам. Оксиарт явился в наш лагерь несколькими днями спустя, чтобы договориться об условиях заключения мира. Конечно же, Александр не отдал ему Скалу, где собирался поставить свой гарнизон, но вождь весьма удачно завершил переговоры, если учесть, что его внуку предстояло стать Великим царем персов. Узнав, что Александр намерен жениться на девушке, которую любой победитель просто забрал бы в качестве военного трофея, подозреваю, он не поверил собственному счастью.

Пред свадебным пиром, который уже начали готовить, прежний должен был показаться простым семейным ужином. Созвали всех родственников, и они тут же принялись украшать комнату новобрачных. Я же хотел знать лишь одно: что Александр намерен делать со своею невестой, едва уложив на брачное ложе? Согдианки не похожи на наших женщин. Что, если она рассчитывает обосноваться в его шатре, служить ему и прятаться за занавесями, когда будут входить мужчины? Что, если она не видит смысла в моем присутствии, кроме как для того, чтобы прислуживать ей? Если Александр позволит такому случиться, думал я, тогда мне придет время проститься с жизнью.

Затем в лагере появились красивый новый шатер и роскошная повозка с пологом и занавесями из расшитой кожи. Сердце мое ожило.

Александр призвал меня к себе и обнял за плечи:

— Ты не окажешь мне услугу?

— Как ты можешь спрашивать?

— Сходи в шатер Роксаны и посмотри, все ли готово. Я, признаться, не большой знаток подобных тонкостей и уже советовался с людьми, но никто из них не жил при царском дворе, сам понимаешь…

Я ответил на его улыбку, и он сам ввел меня внутрь. Я мог бы сразу заявить, что эта согдианская девушка даже не догадывается о существовании подобного великолепия и не знает назначения большей половины туалетных принадлежностей. Но я честно обошел все вокруг, посоветовал найти настоянную на цветках апельсина воду (если ее, конечно, можно раздобыть в здешних местах) и добавил, что, по моему разумению, более не требуется ничего. Кровать была просто громадной, в гнетущем провинциальном стиле. Ко мне вновь вернулись аромат кедра и солоноватый воздух Задракарты.

По мере приближения назначенного дня выяснилось: согдианцы оставались единственными, кто ожидал предстоящие торжества с радостью. Македонцы высокого ранга восприняли решение Александра с кислой миною. Если бы он обменял девушку на жизнь ее брата и приволок в свой шатер, вся история так и осталась бы пустяком, о котором можно было бы вспоминать с улыбкой. Отчаянный крик девицы послужил бы поводом для пары непристойных шуточек — и только. Брак? Это уже шло вразрез с их положением победителей. Если бы сначала Александр женился на македонянке и назвал ее своею царицей, а уж потом взял эту девушку в свой гарем в качестве младшей жены (поговаривали, у его отца таких было немало), они не стали бы жаловаться. Как оказалось, у многих дома оставались дочери, которых, по их мне- нию, и следовало предпочесть. Единственное, что удержало их от крика, — то, что Александр даже не ду-мал возвести невесту в ранг царицы. Я и сам был рад, что он не зашел столь далеко.

Что касается простых воинов, то все они любят, что бы у их предводителя были свои маленькие страннос-ти; им нравится складывать о нем легенды. Они уже привыкли к персидскому мальчику-танцору; если бы постель Александра вообще пустовала, их бы обеспоко-ило его здоровье. Но женитьба — совсем другое дело. Они воевали, чтобы подчинить Согдиану, ибо Алек-сандр сказал, что это необходимо; теперь же пронесся слух, что он задумывает поход на Индию. Воины начали бояться, что царь вообще не собирается возвращаться домой. Он распростер свои крылья, весь мир теперь был его домом; но простые воины с тоской вспоминали о своих деревнях, о холмах, где они пасли коз в далеком детстве, да о македонских детишках от своих македонских жен.

Что бы ни думал про себя каждый из нас, день настал — точно в назначенный срок, подобно смерти. Пока я одевал Александра для пира, он улыбался своим мыслям, словно бы до сих пор с трудом мог поверить, что все это — не какой-нибудь сон. Толпою вошли друзья, дабы, по традиции, пожелать ему радости. Их обнадежило то, что Александр не стал надевать митру — ведь он брал жену, а не царицу, — и шутки лились рекою. Никто не замечал меня; разве только однажды Гефестион глянул в мою сторону, думая, что я не вижу. Что промелькнуло во взгляде: любопытство, триумф или жалость? Не было времени гадать.