Марина Хробот - Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица

– Не боитесь гнева наших богов? – лениво поинтересовался Горыня. Не дожидаясь ответа, он встал, сплюнул в сторону и вышел из поварни.

– Что это с ним? Плюётся при нас, – удивился Юлья.

– Кузнец Любоград, которого забили твои дружинники при крещении, был его двоюродным братом, – помрачнел князь.

– Н-да, – Лихва почесал сальные волосы. – Мудьёво получилось. Но ведь кузнец нашему дружиннику спину перебил молотом. Боец лежит, не встаёт. Помрёт, наверное. Нехорошо получилось.

– Нехорошо? – усмехнулся Белогор. – Половину города избили, мужики до сих пор обижены, синяки на теле считают, челюсти на место ставят. – Стряхнув со скатерти объеденые дружинниками кости на пол, он сердито выговаривал: – Дом кузнеца с кузней сожгли, хозяина до смерти забили. Две супруги горелую кузню делят, а третью, младшую, они вообще выгнали. И отправилась она с дочерью в деревню Явидово, в нищету. А ты говоришь «нехорошо?»

– Баба-то хоть красивая? Я её видел только в слезах, не разглядел, – прекратил неприятный разговор Лихва.

– Одним удом мужики думают, – проворчала Гаяна, войдя в поварню. Молодка цвела самым ярким бабьим цветом, когда тело в соку, а седины ещё нет. Да и одета она была празднично. – Младшая жена у Любограда, тётка Малина, очень красивая, но не для тебя.

– Значит, не пропадёт, – равнодушно заключил воевода, стараясь не пялиться на желанную наложницу. – Лады, князь, посидим ещё в твоём городишке. Мои дружинники помогут монастырским мужикам строить церковь.

– Я тоже буду строить, – пообещал боярин Юлья, не отводя взгляда от лаптей Гаяны под длинной юбкой с расшитым подолом, представляя её стройные полноватые ноги под юбкой. Ещё ни одна баба за всю жизнь ему так не нравилась. – А с Крещением получилось жестко… Хотя бывало и хуже. У тебя, князь, Волхов Ветер мудрый, сумел обойтись малыми смертями.

Отказавшись от Крещения, семеро стариков из разных семей ушли в дом Волхва Ветра на край города и там сожглись, разложив горящие лучины по всем углам домишки. Во время пожара они уже спали на полу и по лавкам, а до этого пели песни и плясали, топая изношенными за долгую жизнь ногами, готовясь к уходу в Верхнее Лето, где всегда тепло и сытно.

Чтобы люди не мучились, Волхов Ветер оставил старикам жбан грибной настойки, от которой люди на время сходят с ума, а потом крепко спят, если не отравились до рвоты. В тот скорбный день Ветер, стоя на княжьем холме, видел, как сквозь тёмный дым над его горящим домом поднимаются вверх светлые облачка семерых душ.

Стариков, что сожглись в его доме, хоронить по отдельности не стали. Разбили до основания глиняную печь, сгребли обгоревшие тела на середину пожарища, завалили сверху недогоревшими брёвнами и заново подожгли. После закидали кострище землёй и получился погребальный холм.

Родственники стариков плакали, пели, даже немного плясали на холме, отмечая тризну со скромной закуской и брагой… и утром разошлись по домам готовиться к Масленице.

Забитого новгородскими дружинниками кузнеца Любограда сожгли и закопали на общем кладбище его две первые супруги и четыре сына. Младшую Малину к обряду не допустили – выгнали на зимнюю дорогу вместе с дочкой, отдав им только сани и кобылу.

– Возьми из хозяйства, что можешь увезти, Малина, – с многолетней неприязнью сказала старшая жена Любограда. – И больше здесь не показывайся. – Он тебя больше нас любил и этого мы тебе не простим.

Видя недобрые взгляды сыновей кузнеца, своих однолеток, Малина согласилась.

На следующее утро после разговора у князя, на приготовленной площадке под строительство церкви горели костры, грели землю и отощавших монахов. Чурбаками и натянутыми между ними верёвками были размечены будущие стены.

Монахи и дружинники сыпали замёрзший песок в вырытый котлован и вбивали в землю обтёсанные брёвна.

Мимо проходящие горожане останавливались и тут же шли дальше, заметив новгородских дружинников, а те, лениво подойдя к мужику или бабе, показывали на ворот тулупа, и приходилось распахивать одежду и показывать деревянный крестик на верёвочке. Иначе горожанин получал по уху и его тащили в дом, забрать овцу или гуся. Бабы, все как одна, были с крестиками, действуя по древнему женскому принципу – врагу легче «дать», чем объяснить почему не хочешь, а то могут зашибить, и семья пропадёт без хозяйки.

Крестик у баб висел на рубахе между бусами и оберегами Рожаниц и Лешач их. Заметивший это отец Николай два раза было возмутился и даже погрозил пальцем богато одетой девочке из купеческой семьи, но та только фыркнула и спряталась за отца. Купец молча убрал свой крестик под рубаху, взял дочку за руку и потащил её к Священному Холму, на ходу ругаясь:

– Уйди, монах, от греха подальше. У вас свои праздники и обряды, у нас свои.

На Священный Холм единой толпой шли десятки горожан. Только проход их был не таким весёлым, как обычно. Мужиков было больше пьяных, чем трезвых и бубенцы на подолах женщин и девочек звенели негромко, а у некоторых и вовсе их не было. Хотя многие дети, у которых не было смерти в семье, ещё вчера утёрли слёзы.

Чуров богов в Сукромле было больше, чем в соседних деревнях – двенадцать. Помимо основных семи были ещё Хорс – бог солнца, переходящий с приходом длинных дней от Леля в Ярило. Чур его был отмечен восьмилучёвым коловоротом. Святовит – бог войны и победы, что для города Сукромли, стоящей на перепутье многих дорог и иногда отбивающейся от нападений недругов, было необходимо. Ему в деревянные руки на время Масленицы вкладывали меч и булаву. И Дивана – богини охоты, с навешенными сегодня на плечи луком и тулом со стрелами.

Чуть в стороне от основных богов стоял чур Чернобога – злого бога Упырей, приносящего несчастья. Он, осиновый, с привязанной чёрной бородой до колен, стоял выкрашенный сажей в чёрный цвет. Рядом темнел чур Марены – марева сознания, богини болезней и смерти, её распущенные седые льняные волосы до пояса закрывали глаза.

И все чуры стояли не отмытые и не украшенные. Не до того было горожанам во время Крещения.

– Вот вроде бы делаем благое дело, выполняем поручение великого князя Новгородского, а чувствую себя сволочью, – жаловался Юлья, вытирая под волчьей шапкой пот. Он вместе с писцом Корнем перенёс из саней к пыхтящим от тяжелой работы монахам ящик с киянками [40] Киянка – большой деревянный молоток из плотных пород дерева. , и уселся на необтёсанном бревне, рядом с новгородским воеводой.

– Ты чего, за стариков переживаешь? – отмахнулся Лихва, так и не вставший с утра с большого бревна, не подошедшего для строительства. Он наблюдал за порядком. Проходящие мимо мужики, со злобой смотрели на него. – Не нужно переживать. Старики ушли в лучший мир. И внукам их радость – меньше нахлебников.