Татьяна Скворцова - Восход стоит мессы

– Обыкновенная придворная кукла, – пренебрежительно оценил он, капая бальзам на самолюбие сестры.

Однако заставлять ждать будущую жену и ее мать, вдовствующую королеву, было неприлично, и Генрих направился к крыльцу.

Что бы там Генрих ни говорил Катрин, а вблизи Маргарита Валуа была еще красивее, чем издали.

Генрих поклонился обеим дамам: сначала, конечно, королеве-матери, и лишь затем принцессе. Целуя руку своей невесте, он задержал взгляд на ее лице. При ближайшем рассмотрении было заметно, что оно сильно накрашено и не вполне безупречно, но какое это имело значение?

Генрих неоднократно замечал раньше, что у красивых женщин выражение лица будто бы отсутствует – видимо, оттого, что они слишком сосредоточены на себе и безразличны ко всему остальному. С Марго же, как он успел окрестить ее про себя, все было иначе. Ее темно-серые, отливающие синевой глаза выражали легкую насмешку и одновременно детское любопытство. Уголки губ были чуть приподняты, образуя едва заметную полуулыбку. Неуловимое живое обаяние, а вовсе не платье, выделяло ее из толпы придворных дам.

«Говорят, она спит с Гизом, – вспомнил Генрих, – и со своим братом, герцогом Алансонским».

Однако как бы ни была очаровательна принцесса Маргарита, не меньшее внимание привлекала к себе ее мать. Генрих видел Екатерину Медичи в последний раз много лет назад, когда жил при французском дворе. Уже тогда она вызывала у него внутреннее содрогание. Ее липкая забота и показное добродушие пугали его больше, чем суровость некоторых учителей. «Мадам паучиха», – вспомнил Генрих свои детские впечатления. Сейчас она была все та же: вдовий наряд, материнская улыбка и тяжелый неприятный взгляд.

– Как вы выросли, мой мальчик, я помню вас совсем ребенком, – проворковала она, безо всякого стеснения разглядывая своего будущего зятя.

– А вы, мадам, напротив, совсем не изменились, – вежливо ответствовал Генрих. С учетом ее возраста, это должно было сойти за комплимент.

Королева заулыбалась, давая понять, что оценила любезность; затем махнула рукой, подзывая слугу, чтобы тот проводил дорогих гостей в приготовленные для них покои.

Следуя по коридорам Лувра, Генрих думал, что матушка, пожалуй, подобрала бы ему завидную жену, если бы к ней не прилагалась теща.

Генрих перебирал в руках листы, исписанные ровным почерком, каким всегда пишут ученые доктора медицины. Это было заключение о вскрытии тела.

Тело. Трудно было даже представить, что так теперь именовалась его мать. Бесстрашная воительница и суровая гугенотка. Добрая матушка, готовая отдать последнее во имя счастия своих детей. Королева Жанна Наваррская.

«В правом легком плотное образование размером в три четверти дюйма, наполненное гнойным содержимым…», «между черепом и оболочкой мозга обнаружены включения, содержащие полупрозрачную жидкость», – читал Генрих, с трудом продираясь сквозь медицинскую латынь и ощущение нереальности происходящего. В конце текста делался вывод, что смерть наступила вследствие болезни, именуемой tuberculosis. Чахотка, как было помечено рядом в скобках по-французски, видимо, специально для него, на случай если он не знает, что такое tuberculosis. Он и правда не знал до сегодняшнего дня, хотя древним языком владел неплохо.

Генрих встал, отложил листы и измерил шагами кабинет адмирала Колиньи, что стоял возле окна, с сочувствием наблюдая за своим юным королем.

– Это все, что вы хотели мне сказать, господин адмирал? – спросил Генрих.

– Да, сир, – кивнул Колиньи, – ваша матушка была настоящей королевой. Уже зная, что умирает, она завещала нам вскрыть тело, дабы развеять ваши подозрения в адрес новых союзников. Она стремилась к миру и мечтала сделать вас зятем французского короля.

«А ведь мадам Екатерине, знаменитой флорентийской отравительнице, и мечтать нечего о лучшем адвокате, чем вы, господин адмирал, – вдруг подумал Генрих. – Что станется с вашими планами похода во Фландрию, если я не поверю в эту теорию?» Но он немедленно отогнал от себя крамольные мысли. Адмирал Колиньи заменил ему отца; не верить Колиньи – все равно что не верить Катрин или самой матушке. Тогда и жить незачем.

Генрих пошевелил дрова в камине. Огонь весело приплясывал, даря тепло и уют в этот не по-летнему пасмурный день. Адмирал был прав в одном. Матушка хотела, чтобы этот брак состоялся. Да и сам Генрих хотел того же. Зачем себя обманывать, он явился сюда с одной-единственной целью: встать в очередь на французский трон.

Генрих подошел к столику и, наполнив два кубка вином, один протянул адмиралу.

– Да будет земля ей пухом, – печально произнес он. Ему было тошно. Говорить больше не хотелось.

Но мысли о матери не шли у Генриха из головы.

В тот же вечер, встретив в коридоре Лувра герцога Анжуйского 9 9 Генрих Анжуйский – брат короля Карла IX, на тот момент наследник трона. Командовал армией, воевавшей против гугенотов. , Генрих не смог отказать себе в маленьком опыте.

– Рад видеть, дорогой кузен, – любезно улыбнулся он принцу, останавливаясь напротив. Тому ничего не оставалось, кроме как тоже остановиться, нацепив на лицо светскую улыбку.

– Приветствую, друг мой. Нравится ли вам Париж? – поинтересовался д’Анжу, и Генрих подумал, что совсем еще недавно они разглядывали друг друга в окуляры подзорных труб на поле боя.

– Трудами ее величества королевы-матери столица стала еще прекраснее, – так же учтиво заметил Генрих. Он знал, что принц недолюбливает своего брата Карла, поэтому все заслуги его правления приписал Екатерине Медичи. Затем вздохнул и печально добавил: – Жаль только, что моей бедной матушке климат Парижа оказался губителен. Я не перестаю думать, что если бы она вернулась домой раньше, то возможно была бы теперь жива.

Генрих отчетливо уловил, как д’Анжу вздрогнул. Улыбка принца моментально утратила теплоту, а взгляд стал острым.

– Что вы имеете в виду? – резко спросил он.

– Как что? – удивился Генрих, наивно хлопая глазами. – Чахотку, разумеется. Разве вы не знаете, что недуг этот особенно свирепствует на севере. Южное же солнце может исцелить больного.

– Ах да, конечно, – ответил герцог с явным облегчением. – Кончина королевы Наваррской – большая утрата для всех нас. Примите мои соболезнования.

– Благодарю, ваше высочество, – ответил Генрих, слегка поклонившись.

Что он хотел услышать? Признание в убийстве? Заверения в обратном? Разумеется, д’Анжу не мог не понимать, что смерть Жанны д’Альбрэ выглядит подозрительно, и его настороженность вовсе не обязательно подтверждала вину. Так зачем же Генрих завел этот разговор? Он имел все доказательства невиновности королевского дома, почему же не верил им?