Владимир Бородин - Корзина полная персиков в разгар Игры

– Мы уважаем Вас, сударь, как пацифиста, но мы и рады слышать, что становится меньше и меньше палачей! – звонким голосом выдал более бойкий с крошечными усиками. Возможно Вы не знаете, кем был убитый?

– От чего же, читал и про убийство и знал о нём до того.

– Так, Вы, сударь, не поддерживаете наше мнение, что человек этот кровопийца народный?

– Нет, господа, никак не могу разделить ваше мнение, к вашему и моему сожалению.

– И за отважного Балмашева не выпьете?

– За убийцу пить? Ну это, уж позвольте, просто грех.

Студенты замялись, не зная что ответить и тут, почти молчавший до сих пор, и лишь поддакивающий очкарик, словно взбеленился:

– Лишь эксплуататоры, пьяницы и умалишённые могут считать грехом лишение жизни тирана, губящего массы! – взвивается в воздух его фальцет и разносится гулким эхом пустой улицы.

– Так стало быть, Вы, молодой человек, причисляете меня к одной из этих групп? Так, к какой именно, позвольте спросить? – усмехнулся Глеб.

– Судя по Вашему виду, сударь, к первой из них! – буквально взвизгнул хлипкий студентик.

– Какой же я эксплуататор, когда я служу в сыскной полиции? Защищаю людей от злоумышленников своим трудом.

– Очень даже просто, тогда Вы типичный представитель пособников эксплуататоров. Мой друг не успел поточнее все группы перечислить. Именно по этому, простите покорно, Вы не пожелали распить шампанское с простыми свободолюбивыми студентами, – без запинки отчеканил бойкий.

Охотин резко разворачивается к ним спиной и продолжает свой путь, но синева Невы уже более не ласкает его взор, настроение подмочено: «Они все будто с ума тут посходили. Город умалишённых! Что эти недотёпы, что любая реплика в толпе. Да, прав господин Победоносцев 37 37 Константин Победоносцев – мудрый политик сторонник консерватизма и противник войн. Советник Александра III, воспитатель Николая II. Обер-прокурор «Великого Синода». , что Россию подморозить надо! Куда всё катится? И Борька туда же, вот что наповал убивает. Так и не стала душой державы новая чуждая ей столица на Неве. Народ не смог её принять». Вдогонку Глебу уже более развязным тоном доносятся голоса: «Да будет Вам небо усыпано алмазами!». Порыв ветра уносит повторный выкрик в сторону. «Вернуться бы, да по роже обоим холёным студентам-белоподкладочникам. Да нет, руки пачкать противно». От тяжких мыслей Глеб, незаметно для себя, забрёл в Летний сад, где уткнулся лбом в замшелый сырой ствол толстой старой липы, а потом поскрёб ногтем молодую кожицу свежего её побега. Выступила сокрытая влага: «весна!». Хотелось забыться.

4. Будни Московского сыска и в доме Охотиных

«Народ с загаженной и ограбленной исторической памятью будет всегда лишь объектом унижения и ограбления»

А. Тюрин

«Наш русский девиз «за веру, царя и Отечество» не составляет кабинетного измышления, а является результатом всей истории русского племени. И чем труднее приходилось нашему войску или мирному русскому населению, тем яснее и ярче зрела в умах русских людей необходимость жертвы «за веру, царя и Отечество»

Генерал А. Куропаткин

Серая безотрадность мокрой весны потихоньку съедала каждого жителя за исключением, разве что, упрямых стариков. Даже старые предметы в тесной квартирке громоздились вокруг холодно и отчуждённо, словно каждый из них занят своими делами и иные из которых были и вовсе забыты Сергеем Охотиным. Настроение вновь стало упадническим – не писалось. Вдруг- скрип шагов за тонкой дверью на лестничной клетке и возня, как будто в поисках звонка. За дверью оказался мелкий сутулый человек, переживавший тот возраст, когда Вы ещё не старик, но уже и не человек средних лет:

– Да, да, я к Вам, молодой человек!

– Прошу…

Вошедший с минуту вращал удлинённой лысой головой, слабо прикреплённой длинной тощей шеей к тщедушному тельцу, осматривал прихожую немигающим птичьим взглядом. Круглые белёсые глаза без бровей в кольце морщин, наконец, остановились на неприметном, в хаосе вещей, хозяине квартиры.

– Чем могу быть полезен? – спросил Сергей.

Взгляд незнакомца вновь начал блуждать по стенам квартирки и, вдруг, остановился на зелёной настольной лампе хозяина.

– Вот, я так и знал!– зашёлся он довольно гнусным смешком.

– В чём дело?– растерянно и раздражённо бросил Сергей.

– Не выйдет! Не на таких напали! – взгляд вошедшего выражал уже неприкрытую ненависть.

– Да в чём дело, что я Вам сделал?– отступив на шаг заговорил Охотин.

Человек погрозил ему узловатым пальцем:

– От того и статическое электричество у Ваших соседей сверху появилось, так я и знал! А я смыслю в электричестве, сударь.

Для Сергея вся ситуация стала немного проясняться: судя по всему, к нему явился сосед, а он помнил разве что соседей на своей лестничной площадке. Но, как может, от того, что его единственный электрический прибор, помимо убогой люстры – настольная лампа стоит на столе «злобное статическое электричество ползти» вплоть до соседей сверху? Спросить бы у нашего физика и математика Пети. Бред! Да псих он, и всё тут, выпроводить его надо поскорее, не терять время. Сосед согнулся и постучал жёлтым ногтем по злополучной лампе:

– Теперь Вы так легко не отделаетесь, молодой человек! – продолжил он со злобным смешком.

Хотелось лишь одного, чтобы сей скверный тип убрался поскорее и Сергей начал:

– То, что Вы изволите утверждать, что статическое электричество распространяется отсюда до Вас есть ничем необоснованное дилетантское заявление…

– Это мы ещё посмотрим, кто из нас тут дилетант! – взъерепенился посетитель.

– Будьте добры, любезный, покиньте мой дом! – рассердился не на шутку хозяин.

– Попробуйте-ка выставить меня! Да я полицию вызову! – бесился с истеричными нотками в голосе незваный гость.

Тем не менее, Сергей, превосходящий его по массе раза в два, легко и просто выставил его и захлопнул дверь. Оттуда некоторое время доносились ещё раздражённые выкрики, но вскоре всё стихло.

«Душевнобольной, бедняга, – с сожалением вздохнул Серёжа, – эх всё не так. Некогда Охотины всенепременно встречались в течение Светлой седмицы и даже христосовались от мала до велика. Ещё не так давно. И этого не стало. Отчуждение внутри семьи нашей нарастает, как и напряжённость во всей Империи. И не только Боря виновен в этом».

В тот день больше так и не писалось, а к вечеру, вместе с прорывом в тучах и неуверенно выглянувшем солнышком, почтальон принёс Серёже приглашение от любимой сестрёнки Евпраксиюшки на её день ангела, что намечается уж скоро, в мае. «Ты одна – последняя радость в моей жизни, а та, вторая – просто кара для меня. Как рад я вновь видеть тебя, Прося, но как боюсь я очередной встречи с женой брата! Настасья, ты несчастье моё! Наказание мне Свыше. Вот, кажется, и рифма пошла. Это будет нечто трагически-возвышенное, но вместе с тем и греховное. Назову «Крыло Чёрного Ангела», пожалуй. Должно потянуть на поэму!». Сергей хватается за гусиное перо, но выходит вновь не то: