Владимир Бородин - Корзина полная персиков в разгар Игры

Старик Охотин, в тот же вечер, пребывал в обычном деловом настроении и, сидя в кожаном кресле за горой бумаг на могучем просторном столе с малахитовым чернильным прибором с бронзовой окантовкой, с множеством выдвижных ящичков, мерцавших начищенной бронзой ручек. Он завершал очередной труд о Хивинском походе, в коем сам некогда участвовал и даже получил именное оружие от самого фон Кауфмана. Над письменным столом красовались небольшие портреты Николая I и Александра III – императоров, особо почитаемых владельцем кабинета. Этот неутомимый человек со внешне несокрушимым всё ещё здоровьем, будучи за шестьдесят пять, продолжал исторические изыскания не менее рьяно, чем со времён выхода в отставку, что случилось уж немало лет назад. За последние годы он описал все славные деяния своих предков от деда Охотина, Вахрамея, который, будучи крепостным рекрутом, спас офицера ценой жизни под Малоярославцем, за что семья его получила волю. Сам дед успел за кампанию 1812 выслужиться до унтера, поскольку лез в самое пекло, что замечал его начальник и о чём постоянно докладывал выше. Ещё он умудрился оказаться временным фельдшером, что свидетельствовало об его природном уме. Сын его, не менее отважный в бою, покрыл себя славой героя Кавказа и обороны Севастополя. Пуля его никак не брала, а раны заживали как на собаке. Множество соратников оставалось лежать там, где Евграф Охотин каким-то чудом умел уцелеть. Сам Яков Бакланов и другие кавказские псы войны – Засс со Слепцовым 12 12 Даже казаки не могли справляться с отважными горцами, знающими каждую тропку и способы ведения войны в лесах и горах, кроме наиболее матёрых из русских, так называемых «кавказцев», подобных знаменитому донцу Бакланову, ветерану Турецкой войны 1828 года, или выходцу из немцев Григорию Зассу, герою Лейпцигской битвы. Николай Слепцов из пензенской аристократической семьи, ещё будучи юнкером, попал на Кавказ. Быстро продвинулся до командира полка, сжился с казаками и прославился даже среди матёрых «кавказцев» своей неописуемой храбростью. ценили Евграфа. И этим всё сказано. Портрет полковника Евграфа Охотина кисти безызвестного московского мастера украшал стену кабинета генерала Гордея Евграфовича Охотина, героя трёх Туркестанских походов и Турецкой войны. Отставной генерал готов был сидеть за работой денно и нощно, лишь бы не задумываться о будущем своей семьи, но упиваться её славным прошлым. Спокойный взгляд отца с портрета призывал к деланию, но не пустому сокрушению о своих бездарных сыновьях. «Просто не верится: из восьми сыновей, лишь один составил исключение и станет офицером, согреет стареющую душу своими кавалерийскими погонами. И за что мне такое, Господи?» Внезапно в кабинет генерала вошёл его давнишний денщик, ставший за бесконечную череду беспокойных лет другом. В руках вошедшего был конверт:

– Гордей Евграфович, батюшка, вот Вам от Глебушки куверт. Надеюсь, всё в порядке и ничего дурного не случилось.

Генерал пробежал лист крупно размашисто исписанной бумаги, нахмурился, но ответил денщику, что всё хорошо, но сын не сможет прийти и поздравить отца своего послезавтра с днём ангела, поскольку вынужден срочно ехать по долгу службы в другой город о чём сожалеет изрядно. «Этот хоть делом занят, но отца уважить времени конечно нет…»

– Слава Богу, что ничего дурного с юношей не случилось.

– Ну хватит мне на сегодня работать, Господа гневить, ведь день-то такой особенный, – промолвил задумчиво Гордей, – не резануться ли нам в четвертной, а Прош?

– С превеликим удовольствием, что меня касается, батюшка, – последовало скрипучим голосом из уст сухого маленького, преждевременно состарившегося, человечка с вялой обвисшей кожей, некогда бьющегося бок о бок со своим более удачливым почти ровесником, утопающем в орденах, при окладистой генеральской бороде на мясистом полнокровном лице, изборождённом глубокими морщинами.

Старики уселись за партию четвертного бостона. Игра не пошла. «Только от книг оторвался и – началось! Всё те же чёрные, вернее – серые, убийственно серые мысли. И лезут и лезут, ничем их не уймёшь, аж тошно! Мельчает всё. Новое поколение уже не то. Ни боевого задору, ни здоровых побуждений и желаний. Где былой русский солдат, где «усач-гренадер?…» Со вздохом Гордей Евграфович выпалил:

– «Богатыри не вы». Ещё Михаил Юрьевич сказал. Ведь как подметил! Народ мельчает.

Собеседник генерала вскинул брови: «И что это старик чудит? Не к добру это, надо бы госпоже пожаловаться, чтоб на воды его что-ли отправила, аль в кумысолечебницу. Нельзя же столько над бумагами корпеть!»

– Что ни говори, батюшка Гордей Евграфович, а прав их Высокопревосходительство, ой как пра-ав!

– Да, что говорить, и животина измельчала: были же некогда гигантские ящеры, мамонты, где они в наши дни? А крупнейшего и самого смелого зверя в первую очередь охотники брали. А какой солдат, да офицер прежде других костьми полегал? Тоже приметнейший и храбрейший. Да что говорить: Сама Москва уж иначе пахнет. Не как бывало, а духом смердит фабричным. Последний раз на даче нюхнул я ароматы сена да цветов, а в детские годы в самой Москве частенько доводилось. А шум какой стоит? Вырождение идёт отсюда, Прохор.

– Так оно и есть.

Мысли шли на ум невесёлые: «Вот ляпнул про шум, а ведь по совести говоря, в молодости, до появления резиновых ободов на колёсах, металлическая их обивка по мостовым производила ещё больше грохота. Даже сено у окон, выходящих на мостовые рассыпали, чтобы шум колёс поумерить… Но не в том суть. Ведь и в растительном мире то же: где леса могучего дуба, из которых ещё Киев строился? Где лучшие деревья? Под Киевом давным-давно нет, а под Воронежом Пётр всё на флот пустил, а флот-то тот и сгнил. А когда-то землю покрывали сплошь мамонтовы деревья. Что от них осталось? Деревья и те измельчали, что про народ говорить! Рыцарство безнадёжно ушло в прошлое и возобладание бесчестья налицо. Вездесущий торговый дух овладевает землёю нашей. Дельцы делят мир. Мир стал холоден и каждый человек чужд ближнему своему. Ох, не к добру всё это. Одна лишь вера отцов, да Императорская фамилия – оплот былой Руси. Ох, не по уму я сынов воспитал. Всё занят был, вот и вышло бабье воспитание. Плоды просвещения. Умные очень стали!» А вслух старик добавил:

– Проша, принеси-ка, голубчик, винца по стаканчику, будь так добр. Даже ушкуйников, антильских пиратов, да вольных волжских разбойников давно не стало. Какие раньше авантюристы встречались! Любо-дорого.... Римский Папа-пират 13 13 Иоанн XXIII, бывший пират, стал юристом, кардиналом и Папой. Прославился жадностью и развратом (1410-1415). , а конкистадоры! Не тот народ в столетии наступившем. Измельчали. С века Просвещения мельчает облик мужчины, изощрившись в одеждах и париках всё нелепее и не сподручнее. Уж и не посражаешься вольготно в великосветских камзолах с чулками и высокими каблуками холодным оружием. Последний рыцарь в истории, не только по духу, но полноценный это Баярд 14 14 Пьер дю Террайль де Баярд, по прозвищу Рыцарь без Страха и Упрёка, был верным подданным Франциска I (1515-1547). , а если взять вымышленных героев, то Дон Кихот, может и капитан Фракасс. А последний настоящий казак в истории? Уж не одобрявший ли отца моего Бакланов? Да нет, ещё и Серов 15 15 Одним из самых известных эпизодов покорения русскими Средней Азии стало так называемое героическое Иканское Дело декабря 1864 года – трёхдневное сражение сотни уральских казаков под командованием лихого уральского есаула Василия Серова против нескольких тысяч кокандцев у кишлака Икан, недалеко от города Туркестан. со своими уральцами, да и не так давно… Само православие обмиршляется по подобию кальвинизма. А что с искусством творится? Утрачен полёт, голубчик ты мой. Сходи, Проша.