Мег Уэйт Клейтон - Прекрасные изгнанники

Он рассказал, что его солдаты сражаются как львы, героически сдерживая натиск противника, ведь если фашисты перережут дорогу на Валенсию, Мадрид останется без продовольствия и припасов, однако для журналистов находиться на этом участке фронта слишком опасно.

– Но без репортеров никак нельзя, – возразил Эрнест. – Нужно, чтобы весь мир узнал о вашем мужестве.

– Фашисты со своих позиций простреливают поле, а вам, чтобы добраться до траншей и блиндажей, придется его перейти.

– Не так страшен черт, как его малюют, – оптимистично заявил Эрнест.

– Ты у нас тертый калач, Папа. Но с тобой женщина. – Паччарди повернулся ко мне и пригвоздил взглядом. – Марти, дорогая, не рассчитывай, что это будет похоже на наши мирные увеселительные прогулки вокруг Мадрида.

– Не будь идиотом, Рандольфо, – сказала я. – Если все так плохо, как ты говоришь, тебе нужны мы оба: Хэм и я. Кто-то из нас двоих выживет и напишет о том, что тут происходит.

– Ох, боюсь, мне не простят потерю самого красивого корреспондента.

– Не преувеличивай, Рандольфо, Хемингуэй не настолько уж и красив, чтобы так из-за него переживать.

Они дружно рассмеялись.

И Паччарди сдался: проштамповал две маленькие карточки, служившие пропусками, и нашел парня, которому приказал довезти нас до поля на открытой машине с хорошо подкачанными колесами.

Мы ехали по извилистой дороге, которая позволяла добраться на передовую машинам с боеприпасами и санитарному транспорту, но все равно была разбитой, а под конец и вовсе исчезла. Нам ничего не оставалось, кроме как вылезти из автомобиля и идти через открытое поле на своих двоих.

Пока мы поднимались по холму, я оглянулась. Вид открывался просто потрясающий: уходящие к ферме поля, штаб Рандольфо, оливковые рощи и виноградники, шпиль церкви, городок и вдалеке – крестьянин, вспахивающий поле. А впереди шел бой, там вовсю стреляли из пулеметов и винтовок. Ронг-караронг-ронг-ронг. Ракронг-каронг-каронг.

На вершине холма наш водитель сразу лег на землю. Мы последовали его примеру. Впереди были поле – всё в воронках от разрывов снарядов – и редкие оливы с расщепленными стволами и обуглившимися ветками.

Шофер встал и, пригнувшись, быстро пошел вперед. Мы с Эрнестом, тоже согнувшись в три погибели, двинулись за ним. А вокруг свистели пули: ронг-караронг-ронг-ронг.

О господи! Мать честная! Боже правый!

Надо было бежать и одновременно пригибаться к земле. У меня от напряжения горели бедра, а сердце грозило разорваться от ужаса.

На месте того парня я бы давно уже бросила пассажиров.

Он снова кинулся на землю, и я тоже. Эрнест распластался рядом и пригнул рукой мою голову.

Я вцепилась в траву и молилась Богу, в которого вроде как никогда и не верила, а сама готовилась среагировать на любое движение нашего водителя. Все было очень просто: я бежала, когда бежал он, и падала на землю вслед за ним и при этом очень старалась не закричать от боли, изнеможения и ужаса.

Мы перебегали от одной оливы к другой, пули крошили стволы и ветки, на нас сыпались листья.

Казалось, мы целую вечность добирались до укрытия.

Это был блиндаж: комната, стол, телефон. И кругом полно солдат – итальянцев, французов, американцев. Эти ребята смотрели на меня с таким восторгом, что я невольно рассмеялась. И Эрнест тоже. Мы смеялись от облегчения и радости, что смогли добраться туда и быть рядом с ними на той войне.

– А вы молодец, – похвалил меня один из бойцов. – Моя сестра сто раз обмочилась бы по пути сюда.

А другой заметил, что его мамаша грохнулась бы в обморок еще у штаба, но зато осталась бы жива.

– В жизни не встречал более отважную девушку, чем Марти, – сказал Эрнест. – Она и мне фору даст.

Я ему не поверила, ни на секунду не поверила, но как же приятно услышать такое от самого Хемингуэя. Я была тронута до глубины души и решила, что никогда его не разочарую.

Солдаты сделали нам горячий кофе и ввели в курс дела, вкратце обрисовав позиции, свою и фашистов. Хорошо, что мы добрались сюда: кто-то ведь должен был рассказать миру об этих героях. Я угощала их сигаретами и снова старалась делать это так, чтобы между нами на секунду возникал физический контакт. Я восхищалась их оружием, расспрашивала об их женах и невестах, о матерях, о родном доме. Они рассказывали мне о Горе смерти и устроили экскурсию по траншеям. Я видела солдат с пулеметами и винтовками, они целились в сторону обуглившихся олив на разрыхленной от выстрелов земле. Винтовки у некоторых из бойцов были такими старыми, что даже не верилось, что из них можно стрелять.

Там мы и заночевали. Солдаты настояли на том, чтобы я заняла койку в блиндаже, где было относительно безопасно.

– Ты не можешь отказать этим парням. У них появилась редкая возможность проявить галантность по отношению к красивой женщине, – сказал Эрнест. – И в любом случае, если ты не ляжешь на эту койку, никто из них не сможет заснуть.

Стрельба в ту ночь не прекращалась. Утром не было слышно чириканья птиц. А когда мы собрались уходить, один парень попросил меня навестить его раненого брата: тот лежал в госпитале, и мы могли бы заехать туда по дороге в Мадрид.

– Мы, вообще-то, пока не собираемся в Мадрид, – ответил Эрнест. – Ты же понимаешь, есть еще очень много ребят, которым надо полюбоваться на длинные ножки Марты.

– Конечно же, мы обязательно навестим твоего брата, – пообещала я. – Как его зовут?

В тот вечер в таверне, пока один из завсегдатаев играл на гитаре и пел чудесные песни своим друзьям, я попросила Эрнеста рассказать о том, как он воевал в Италии.

– Это было похоже на то, что мы пережили сегодня на холме?

Хемингуэй перевел взгляд с меня на поющего посетителя, и мне показалось, что ему стало неловко.

– Я, как только узнал, что Красный Крест набирает волонтеров в водители санитарного транспорта, сразу уволился из «Канзас-Сити стар». А ведь это там я научился писать. Понимаешь, Студж? Они меня всему научили: и как сокращать предложения, выбрасывать абзацы, целые куски… и как использовать активные глаголы, и как выражать свои мысли четко и ясно.

Я не стала менять тему, чтобы случайно не наткнуться на правду, которую уже и без того знала: Эрнеста не взяли в армию из-за поврежденного глаза. Почему мы так часто терзаемся из-за того, в чем сами совершенно не виноваты?

– Ну и что было потом, в Италии? – не отставала я.

Он отхлебнул большой глоток виски. Я сперва только пригубила, а потом тоже хорошенько приложилась.

– Италия… Это было так давно. – Эрнест снова посмотрел на гитариста, но было видно, что он весь там, в своем прошлом. – Когда я приехал в Милан, на заводе боеприпасов произошел взрыв.