Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий

Сам сделавшись туристом, Одинцов немало путешествовал с Вараксой по тёплым странам и видел, как замечательно прижилась опунция на тех же Канарах и на Кипре. В Андалусии друзей угощали салатом, джемом, освежающим шейком и даже мороженым из кактусовых шишек. А в Израиле, как оказалось, опунцию прозвали сáброй и возвели в ранг национального растения. Из кошенили, которая охотно жила на кактусе, европейцы стали готовить красители для губной помады и горького ликёра кампáри . Плодами опунций научились лечить цингу и диабет, потерю аппетита и воспаление печени, язву и ожирение…

Интересно, думал Одинцов на ходу, что вся эта информация, собранная со времён учёбы в КУОС, лежала где-то на задворках памяти, пока не случилась внезапная поездка в Мексику, на родину опунций; пока он не побывал на развалинах Эль-Рей и не послушал экскурсовода… Правда, по-прежнему оставалось непонятным, с какой стати в чётках Вараксы взялись бусины мексиканского безумного агата.

От нечего делать Одинцов перебирал в голове ворох старых и новых сведений, увязывал их между собой, трусцой огибал кактусы, встающие на пути, и мало-помалу поднимался в горы. У их подножий дорогу преграждали нагромождения гигантских валунов, а некоторые склоны оказывались такими отвесными, что надо было спускаться обратно и выбирать новый путь.

Ни спутникового телефона, ни приборов, которые помогли бы сориентироваться и определить, где у границы установлены инфракрасные датчики и видеокамеры, у Одинцова не было. Он не обзавёлся даже простым биноклем, рассудив, что у полицейских в здешнем краю любая подобная вещь вызовет законные подозрения. Впрочем, Одинцов помнил, как расположена стена между Мексикой и Соединёнными Штатами, – и забирал всё дальше в сторону самого высокого хребта, на склоне которого она обрывалась.

Внешняя сторона туристского одеяла, купленного в Тихуане, выглядела пёстрым пледом; внутренняя была покрыта тонкой алюминиевой плёнкой. Отражатель, полезный и в жару, и в холод, пригодился Одинцову тёплой мексиканской ночью – толку, может, и немного, но всё же лучше, чем ничего. Одинцов набросил одеяло на себя: так появлялась надежда, что инфракрасным датчикам он покажется объектом с температурой не выше, чем у окружающих камней, а для камеры издалека его бесформенная фигура сойдёт за ягуара, оленя или волка. Карабкаясь по скалам к разрыву в стене и выходя из тени на освещённые луной пространства, он пригибался, чтобы силуэт в одеяле больше напоминал животное, а не человека.

Сутки, ставшие заметно длиннее из-за перелёта с восточного побережья на западное, закончились, когда Одинцов пересёк границу. Часа через четыре ходу он перевалил самый высокий горный хребет, и тут смартфон в кармане пиликнул, а наручные часы показали, что настало двадцать шестое июля.

– Хорошо идёшь, очень хорошо! Только медленно, – напомнил себе Одинцов шутку из старого фильма. Полдела было сделано, а лучше сказать – от силы треть…

…потому дальше путь лежал уже по территории Соединённых Штатов. А там у границы змеились и петляли дороги, обочины которых наверняка усеяны датчиками погуще, чем в Мексике. И видеокамер там явно больше. И пограничники на патрульных пикапах ездят взад-вперёд. И дороги для них проложены то в распадке, где пешему нарушителю пробираться удобно, то вдоль гребня горы – так, чтобы от рейнджера не мог укрыться никто в округе. И часов через шесть уже взойдёт солнце. По равнине Одинцов к рассвету дошагал бы до Сан-Диего, но скорость в горах другая, особенно если учесть, что приходится то и дело прикидываться зверушкой…

Машину он увидел через час, взобравшись на очередной холм. Белый «форд»-пикап с зелёной полосой вдоль борта и надписью Border Patrol стоял на дороге, проходившей под склоном. Ближний свет фар заливал человека в тёмно-зелёной униформе, который ничком лежал в дорожной пыли.

Одинцов замер, прижался к земле и оглядел окрестности. Горы под луной выглядели безжизненными. Ни единого движения. Вряд ли пограничнику стало плохо во время ночного патрулирования – значит, в него стреляли. Одинцов подождал на случай, если за местом преступления, как и он, скрытно наблюдает ещё кто-нибудь. Хотя кому и зачем это могло быть нужно? Если бы у офицера был напарник, он вёз бы сейчас товарища к врачу, а не сидел в засаде. Стрелок сделал своё дело и наверняка поспешил скрыться. А использовать патрульную машину и тело офицера как приманку в этой пустынной и труднодоступной местности – никакого смысла.

Время было дорого, и Одинцов уже собрался скользнуть назад, под прикрытие гребня холма, чтобы отойти в сторону от греха подальше и продолжить путь. Но тут он заметил, как лежащий человек шевельнулся – и пополз к машине.

– Твою мать, – вполголоса выругался Одинцов. Он мог уйти, будь это любая другая машина и любой другой человек. Потому что ночью здесь могли оказаться только перевозчики наркотиков. Случись с ними что – туда и дорога. Если бы Одинцов столкнулся с американскими коллегами вчерашних мексиканских бандитов, он бы собственными руками уравнял количество преступников по обе стороны границы. Но сейчас в сотне метров от него умирал офицер…

Выругавшись ещё раз, Одинцов двинулся вперёд и начал спускаться по каменистому склону. Коварная осыпь требовала внимания; он больше смотрел под ноги, чем на дорогу, но успевал следить, как пограничник прополз несколько метров до пикапа и, цепляясь за открытую дверцу, попробовал забраться в салон. С нескольких попыток офицер подтянулся на руках и втащил тело внутрь машины, хотя ноги оставались снаружи.

К этому времени Одинцов закончил спуск по склону и перебрался через крупные валуны у подножия. Он был метрах в тридцати от пикапа, когда офицер сполз обратно на землю, развернулся – и в то же мгновение грохнул выстрел: пограничник держал в руках помповое ружьё.

Одинцову обожгло скулу; боль пронзила левое предплечье, но бóльшая часть дроби, по счастью, попала в бронежилет. Одинцов сиганул в сторону и, падая в пыль, выдернул из кобуры пистолет. Впрочем, стрелять в ответ не пришлось: офицер сидел, привалившись к машине спиной и запрокинув голову набок. Дробовик валялся рядом.

Одинцов подошёл, держа пограничника на прицеле. Молодой парень не подавал признаков жизни. Судя по чёрным пятнам крови на пыльной униформе, его ранили в живот. Одинцов пощупал пульс на шее – сердце билось – и пробурчал:

– Ну, что будем делать, родное сердце?

Он прекрасно знал, что делать, и для начала снял истерзанный дробью бронежилет, оставшись в мокрой насквозь футболке. Из аптечки, предусмотрительно собранной в Тихуане, Одинцов добыл полулитровую пластиковую бутылку антисептика и хорошенько промыл себе раненую руку, а потом так же щедро обработал перекисью водорода. Несколько дробин застряли в мышцах, но с этим в темноте и спешке было ничего не поделать, а крупные сосуды, по счастью, остались целы. Царапина на скуле – ерунда, ушибы на животе и рёбрах тоже. Одинцов туго перебинтовал рану. Оставшиеся бинты он потратил на офицера; втащил его на пассажирское сиденье, сам сел за руль и повёл машину по петляющей дороге прочь от границы.