Ксения Погорелова - День невозможного

– За вас говорит вино, – похолодев, Евгений вскочил между спорщиками. – Идите спать, господа. С утра договорите.

Пьяные отшатнулись от него. Он подозвал официанта и за всех заплатил в долг, нашел извозчика для господ кавалергардов, вытянув из присмиревшего на морозе Энского адрес его квартиры, вернулся к своему экипажу и только сев в сани – выдохнул. Костя привалился к его плечу.

– Жень, да я не стал бы стреляться с этим дерьмом. Да и стал бы, ну что с того. – Отяжелевшая голова дернулась и упала на грудь. – Сам знаешь, что ничего страшного…

Евгений уткнулся подбородком в затылок брата. Мягкие пегие волосы пахли табаком, щекотали нос. Семен катил ровно и скоро, медвежья доха была натянута до подбородка, но и под ней Евгений казался себе ледяной статуей. Костя был жив и здоров, просто пьян. А он испугался, как пять лет назад – опять будет вызов, опять младший брат окажется на дуэли. Как он испугался тогда, что привезет домой мертвеца. Мертвеца привезли в другой дом. Сани тронулись с той черной речки; дребезжал колокольчик, полозья визжали по снегу, ямщик отвернулся, погоняя своих каурых. На других санях лежал убитый, подняв коченеющее лицо к равнодушному белому небу.

Семен соскочил открывать ворота – приехали. Евгений затащил Костю к себе на второй этаж (тот еле перебирал ногами и счастливо шептал что-то ему на ухо), помог старику-швейцару сгрузить брата на диван под причитания о том, что опять-де молодой барин приехал домой уставший.

– Егор? – Старик поднял голову. – Когда я получу наследство, то освобожу тебя. Уедешь к родне… хочешь?

Старик передернул плечами, стянул с сопевшего Кости второй сапог, мелко перекрестился: «Дай Бог здоровья старому князю», – и зашаркал в свою швейцарскую.

***

Месяц светил в окно, заливая все кладбищенским белым светом. Рядом мирно похрапывал Костя. За изразцовой стеной гудела голландская печь. В темноте были видны очертания наизусть знакомых вещей: книжный шкаф, миниатюры родных на стене, в углу шпага, у окна конторка и секретер, стопки разложенных по порядку писем – все черное на черном. Сейчас он готов был отдать все это – любовь друзей и родни, богатство, земное счастье – за второй миллионный шанс, за проигранный воздух.

– Не беспокойтесь о будущем, – заверил его генерал Бистром вчера, после присяги. – Мы с Константином воевали вместе. Он ценит верную службу. Как и я, Евгений. Вас ждет хорошая служба.

Он выйдет на службу с утра. Скажет Якову, что восстания вовсе не будет.

Вчера Яков был готов нарушить свою присягу.

Вчера в манеже лейб-гвардии Финляндского полка было душно, лица офицеров и солдат казались желтыми в неровном свете. Полковой священник сбивался и мял лист, читая неповоротливое, грозное:

– Обещаю и клянусь Всемогущим Богом, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Константину Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться…

Яков, как обычно замерший за плечом начальства, стоял навытяжку, вбирая каждое слово. Из-за слипшихся темных волос по бледному виску ползла капля пота. Яков Ростовцев, сын выслужившегося купца, первый из своего рода принимал дворянскую воинскую присягу.

После чтения присяги офицеры один за другим подходили подписывать присяжный лист; Яков замер с пером дольше прочих, сморщив лоб и оттого казавшись еще моложе – потом зажмурился и подписал. Присяга Константину закончилась, строй встал вольно. Генерал Бистром шумно выдохнул, промокнул со лба пот, подвигал шеей в тесном воротнике мундира; после мрачной торжественности момента все громче пошли разговоры. Яков откланялся и быстро вышел, не глядя ни на кого. Евгений нашел его в дальнем углу казарм, в невидном закутке среди старых шинелей и пыли. Подпоручик Ростовцев стоял, отвернувшись к стене, и плакал навзрыд, зажав рукой рот. Дернулся, услышав шаги – и медленно пошел к нему, криво улыбаясь прыгающими губами:

– А я ведь нарушу эту присягу.

Слезы брызнули из глаз, но Яков даже не пытался смахнуть их, только лихорадочно кивал, словно подтверждая данное Евгению обещание: да, да, да. Я нарушу эту присягу.

Вчера Яков Ростовцев доверился ему. Завтра он узнает, что доверие было вручено напрасно, что порыв сердца оказался ни для чего. Восстания вовсе не будет, тайное общество разойдется. Возможно, через пять или десять лет Яков Ростовцев будет благодарить это стечение обстоятельств.

Тикали часы, уходила ночь. Евгений все лежал без сна, не двигаясь и не дыша – будто, выдышав все в этой душной комнате, он больше нигде не найдет ни глотка воздуха. Он должен быть счастлив. Он баловень судьбы. С утра он выйдет в свою бесконечно безоблачную будущность. Он продолжит службу и женится, будет вести дела и сможет вести их мирно. Унаследует отцу, сможет освободить принадлежащие ему деревни и разориться на том. Или не спешить, отменить барщину и сократить оброк, устроить школы, больницы и разориться на этом, пустить пулю в лоб и имение с молотка. Или стать рачительным хозяином – пусть беднеют так, чтоб не до голодной смерти, и богатеют несильно, чтоб не могли выкупиться на свободу. Преумножить богатство, оставить сыну дела, и сын вырастет таким же, как он –

– рабовладельцем и убийцей.

Он поднялся, зажег свечу, оделся и застегнул мундир до горла. В канцелярии штаба гвардейской пехоты было темно и тихо, выстужено с вечера; денщик генерала еще спал в четыре часа утра. Евгений накинул на плечи шинель и стал разбирать бумаги, начал составлять очередное расписание караулов, следя за тем, чтобы строки ложились ровно. Его ждала хорошая служба.

Глухо прогрохотали шаги на лестнице. Вошел генерал Бистром – в полном параде и с выражением лица совершенно не парадно растерянным. Под глазами были мешки; генерал устал.

– А, Евгений, вы здесь уже, – Карл Иванович скинул на стол тяжелую бобровую шубу, в раздражении взъерошил седеющие волосы. – Я из дворца. Бред какой-то. Говорят, что его величество Константин Павлович давно уже отрекся от престола.

Сзади звонили за здравие, спереди – за упокой. В Казанском соборе тянулся молебен за здравие императора Константина; колокола св. Пантелеймона поминали покойного Александра. У ювелира был выставлен гипсовый бюcт покойного в венках и цветах, с черной лентой «aнгел наш на небесах». Напротив, в книжной лавке Смирдина, все витрины были увешаны новым портретом, за которым уже выстроилась очередь. С портрета сердито взирал Константин, похожий на курносую обезьяну.

В белом Аничковом дворце была гулкая тишина, будто городской шум не имел здесь власти. Не застав великого князя Николая в кабинете, Евгений шагал за камердинером по пустым анфиладам, мимо сцен из рыцарской жизни в готических рамах, мимо картин бесконечных парадов от пола до потолка. Его отражение в зеленом мундире скользило по зеркалам; часовые недвижнее статуй провожали его глазами. Евгений стер с лица улыбку: что за время! Константин Павлович в Варшаве то ли принял, то ли не принял престол. Николай Павлович был то ли младший брат императора, бригадный командир под командованием генерала Бистрома – то ли сам император всероссийский, властитель над всеми, включая и генерала. Он сам, князь Оболенский, был секретарь гвардейской пехоты, по приказу генерала несущий пакет бригадному командиру Романову – и он же был заговорщик ради того, чтобы сей бригадный командир никогда не стал императором.