Галина Вервейко - Кшесинская и Романовы. Жизнь в изгнании. Документальная повесть-роман

Пётр Владимиров (настоящая его фамилия была Николаев) – друг и молодой партнёр Матильды Кшесинской по Мариинскому театру – приехал из Сочи, где он лечился. Он тоже поселился на этой даче. Однажды он вздумал покататься верхом на лошади. Это закончилось плачевно: он упал с лошади и сломал себе нос. Довольно долго он после этого лежал в перевязке. А нос так и остался приплюснутым. На этот счёт кто-то сочинил историю об их дуэли с Великим Князем Андреем Владимировичем, который якобы стрелял в него из ревности к Матильде, и попал в нос… Кшесинскую сначала такие сплетни возмущали, она старалась оправдываться, что всё было не так, но со временем она и её окружение стали воспринимать такие слухи с юмором: на каждый роток не накинешь платок.

Пётр Николаевич Владимиров (Николаев)

Петр Николаевич Владимиров в 1917 году был двадцатичетырёхлетним молодым человеком. Шесть лет назад, в 1911 году, он окончил Петербургское хореографическое училище, после чего стал партнёром Матильды Кшесинской. Он стал близким другом её семьи. Но после революции Матильда Феликсовна перестала танцевать, и их пути разошлись. Пётр Владимиров сначала возвратился в Мариинский театр, но позже тоже эмигрировал в Европу. Сначала он выступал в антрепризе Дягилева. Позже стал танцевать в труппе Анны Павловой, и последние три года жизни балерины был её партнёром. После сорока лет, в 1934 году, Пётр Николаевич уехал в США, где он до конца жизни преподавал в школе Американского балета и работал репетитором в Нью-Йорк Сити балле.

Когда жизнь потихоньку наладилась, то Кшесинская стала ходить в гости, посещая своих петербургских знакомых, которых в Кисловодске оказалось немало. Матильду угнетала мысль, что Великий Князь Сергей Михайлович остался в Петербурге и подвергает совершенно напрасно себя опасности. Она написала ему, чтобы он приезжал к ним в Кисловодск. Но Сергей продолжал откладывать свой приезд. Он всё надеялся освободить дом балерины. Также Великий Князь хотел переправить свои драгоценности, оставшиеся от матери, за границу, и положить их на имя Кшесинской. Он обратился к английскому послу, чтобы он помог это сделать, но тот отказался ему помочь. Сергей Михайлович хотел также спасти мебель из дома Кшесинской и перевезти её на склад к Мельцеру. Но даже, если он и успел это сделать, то это тоже в будущем оказалось бесполезным.

В октябре 1917 года Пётр Владимиров, оправившись от своего падения, решил вернуться в Петербург на службу в театр. Он обещал помогать Великому Князю Сергею Михайловичу насколько это будет в его силах. И своё обещание он выполнил. Не желая оставлять Сергея Михайловича Романова одного в Петрограде, он не стал возвращаться в Кисловодск, когда появилась такая возможность, а стал добиваться его переезда в Финляндию. Но из этого ничего не вышло. Бумаги были сделаны только на имя Великого Князя. Но он был в то время болен и не мог ехать без своего человека, который ухаживал за ним. Кроме того Сергей Михайлович боялся покидать Россию, как и другие члены Императорской фамилии, боясь навредить этим Николаю Александровичу Романову – недавнему Царю Николаю Второму. Когда он закончил все дела Матильды и всё-таки собрался ехать в Кисловодск, то было уже слишком поздно. Большевики взяли власть в свои руки. И путешествовать по России тогда было невозможно: бегущие с фронта солдаты могли выбросить пассажиров из вагонов, чтобы быстрее доехать домой.

В Кисловодск дошли известия о том, что произошёл в Петрограде большевистский переворот. Были конфискованы банки, сейфы и всё имущество «буржуев». Все богатые люди в один день стали нищими. У Кшесинской исчезла последняя надежда когда-либо вернуть свой дом. Она также поняла, что больше не имеет возможности вернуться в Петербург. Но больше всего ей было жаль писем Ники (Николая Второго), которые она столько лет хранила со времён их романтической юности, и последней его карточки, которую она оставила на квартире у Юрьева.

Письма Николая Матильда уложила в шкатулку, которые отдала своему большому и преданному другу Инкиной – вдове артиллериста. Кшесинская была уверена, что её подруге не грозят обыски и преследования. Её дочь была подругой детства сына Вовы. Матильда Феликсовна всё-таки надеялась, что когда-нибудь ей всё-таки вернут её самые дорогие воспоминания…

Матильда с Юлией в то время очень тревожились за своего брата Юзю и его семью, которые остались в большевистском Петрограде. Юзеф писал им невесёлые письма. В столице был голод, достать продукты было невозможно. С утра все шли в очереди, которые выстраивались у продовольственных распределителей. Однажды ему довелось увидеть жуткую картину: люди на улице дрались с голодными собаками возле трупа умершей лошади… «В квартире у нас стужа, – писал сёстрам Юзеф Феликсович, – водопровод замёрз, топим печку дровами от разобранных домов, мебелью, книгами, спать ложимся не раздеваясь. Гоняемся сутки напролёт за „пайками“, ибо за деньги купить ничего нельзя. Отменили плату за городской транспорт и электричество, но трамваи почти не ходят, а электричество то и дело отключают…» Матильда просила в письмах Юзю узнать, что там теперь с её особняком. Но достоверно узнать, что там в настоящее время внутри было невозможно: «Ездил по твоей просьбе на Каменноостровский. Попасть в дом невозможно, здесь теперь – главный большевистский штаб, толпы народа у подъезда и вокруг, в основном солдаты, у парадного входа дежурит броневик. Слышал, что, на втором этаже, где была спальня Вовы с балконом, живёт их предводитель Ленин с женой. Ожидают переезда новых властей в Москву, но пока всё остаётся по-прежнему».

О послереволюционном Петрограде Матильда позже читала в эмиграции и у Тамары Карсавиной в книге «Театральная улица»: «Население Петербурга заметно уменьшилось. Он обрёл новую трагическую красоту запустения. Между плитами тротуара выросла трава, его длинные улицы казались безжизненными, а арки напоминали мавзолеи. Трогательное величие осквернённого великолепия. Свечи стали дефицитом. В три часа уже темнело, и было особенно трудно продержаться до шести, когда давали электричество. Неестественная тишина города, зловещее молчание пустынных улиц ещё больше увеличивали опасения, делая напряжение почти невыносимым. Слух обострился до такой степени, что различал издалека чуть слышный звук шагов по плотному снегу. Винтовочный выстрел, пулемётная очередь – и снова тишина».

Эту картину можно дополнить и воспоминаниями Анны Ахматовой: «Все старые петербургские вывески были ещё на своих местах. Но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди. В Гостином Дворе можно было собрать большой букет полевых цветов. Догнивали знаменитые петербургские торцы. Из подвальных окон „Крафта“ ещё пахло шоколадом. Все кладбища были разгромлены».