Владимир Бахмутов - К истории рода художника Василия Сурикова

*

Рано утром, еще до восхода солнца, отряд Ереняка ускакал на запад. Большая часть качинских воинов и сам Бугач еще спали, когда из ближнего леса налетели вдруг на конях урусы. Вдоль по логу неслась, сверкая саблями, чуть ли не полусотня всадников, гремели пищали. Застигнутые врасплох соплеменники Бугача валились на землю, пытались поймать пасшихся на лугу лошадей, но их рубили саблями, кололи пиками. Молодой предводитель вскочил, выхватил из ножен саблю, но не успел размахнуться, как был опрокинут конской грудью налетевшего на него чернобородого казачины. А в следующее мгновенье уже трое урусов навалились на него, вязали заломленные за спину руки.

В двадцать минут все было кончено. Только четверым нукерам удалось ускакать. Казаки понеслись было за ними в угон, но те повернули к лесу и вскоре скрылись в зарослях. Преследователи поостереглись, – так можно и на стрелу налететь, – вернулись обратно. По всему полю валялись трупы поверженных татарских воинов. Бугач и трое его нукеров корчились на земле со связанными руками и ногами. Казаки хотели добить и этих, но вожак отряда – атаман Яков Кольцов властно приказал:

– Этих – в острог!

Чертыхаясь и матерясь, казаки забросили пленников перед собой поперек седел, собрали трофеи и двинулись в обратный путь. Бугач лежал животом на конской спине перед чернобородым казаком, едва сдерживаясь, чтобы не стонать от боли в вывихнутом плече. Перед глазами все еще стояла жуткая картина оскаленной конской морды с желтыми зубами, разлетающейся во все стороны пеной с его губ, диким взглядом конских глаз.

– Что же это Ахмет, – думал Бугач, – почему он не предупредил?

На перевале, до того молча поднимавшиеся по тропе урусы, приостановились, громко заговорили, что-то обсуждая. Бугач, преодолевая боль, повернул голову, увидел: возле тропы с окровавленной головой недвижно лежал Ахмет, казаки снимали с его спины саадак с луком и стрелами, толпились у привязанного к дереву коня Ахмета. Уже не сдерживаясь, Бугач застонал, заскрипел зубами от боли, обиды, сознания своей беспомощности и обреченности….

А на другой день сильный казачий отряд на двух дощаниках причалил к большому острову на Енисее, где обитал со своими подданными качинский князь Татыш. Вышедший ему навстречу атаман Кольцов заявил, что младший его сын Бугач, вновь дерзнувший напасть на урусов, взят в аманаты, и если Татыш всем своим племенем не примет шерть на верность белому царю и вечную дачу ясака, завтра ему пришлют голову сына.

На широкой площади перед проезжей Спасской башней – шумный острожный торг. Нестройными рядами стоят дюжие бородатые казаки, посадские люди, купеческие приказчики и их работные люди, прибывшие водой, «лутшие» люди татарских улусов, монгольские и бухарские купцы. Слышится многоязыкая речь, удары кузнечного молота, поросячий визг, конское ржанье, звон бубенцов на верблюжьих шеях, отборная русско-татарская матерщина.

В беспорядке стоят возы с поклажей, порожние телеги и татарские арбы с задранными оглоблями, привязанные к столбам и коновязям лошади, верблюды, теснятся бараны в наскоро построенном жердяном загоне. Кое-где видны робко стоящие черные ясачные люди, совсем редкие на таком торжище русские бабы. Зато много женщин-полонянок, – чернявых красивых калмычек, татарочек, плосколицых буряток.

На берегу тоже многолюдье, суета, – разгружают дощаники. Работные люди тащат на загривках тюки со всяким добром, мешки, бочонки, ящики, катят тридцативедерные бочки. Приказчики сами раскладывают, развешивают товар, – порты, рубахи, бабьи сарафаны; ладят весы, следят за тем, как вскрывают бочки, ставят козлы под досчатые прилавки.

У большинства торгующих товар лежит прямо на земле, – на подстеленных рогожках и мешковине. У кого что: здесь и мешки с хлебом, овсом, татарской гречей, и аршинные осетры, таймени, стерляди; черная и красная икра в бочонках.

Узкоглазый северянин продает шкурки соболей, песцов, лопочет что-то на своем языке, встряхивает в руках искрящиеся под солнечным светом мех, гладит его нежно корявой рукой.

Возле посадского мастерового мужика целая гора плетеных лукошек, корзин, разнокалиберных берестяных туесов. Отдельно стоят деревянные бадейки, лохани, свежевыструганные бочонки с деревянными же ободьями. Трое казаков стоят рядом, продают боевые трофеи, – кожаные и наборные стальные куяки, железные шапки с шишаками, седла, конскую сбрую, сабли монгольские, саадаки с луками и стрелами.

Отдельным станом расположились бухарские и монгольские купцы. Здесь в мешках, корзинах – горы сухофруктов, бочонки и кувшины с вином, ковры, дорогие тонкой выделки седла и конская упряжь, кинжалы, кривые персидские сабли с золотыми рукоятками, украшенные самоцветными камнями, колчаны для стрел, отделанные золотом, серебром и жемчугом. Отдельно стоят кубки, затейливые кувшины с грациозными носиками, похожими на лебединые шеи, широкие подносы с тиснеными на них изображениями сцен охоты и боевых схваток воинов, бесстыжими фигурками танцующих невольниц ….

Вдрызг пьяный дюжий чернобородый казак продает невольника—киргиза. Тот тоже не из слабеньких, – коренастый, крепкий, широкоскулый, стоит босиком на пыльной земле в драных шелковых шароварах, оголенный по пояс. Тени играют на рельефных мускулах груди и плеч, мышцах солнечного сплетения. Руки его связаны за спиной, веревка привязана к коновязи. Невольник смотрит презрительным взглядом на своего пьяного хозяина, толпящийся вокруг народ.

К казаку подходит бухарский купец в шелковом, расшитом золотыми нитями халате, рядом с ним – толмач-переводчик. Купец что-то шепчет толмачу, тот, обратившись к казачине, спрашивает:

– Сколь просишь?

– Шестьдесят рублев, – называет казачина, покачиваясь, совсем уж несуразно-высокую цену, – и штоб, значит, серебром.

Слова «рублев», «серебром» и произносимые по-русски цифры, купец понимает и сам, без толмача. Он закатывает глаза, вздымает кверху ладони, как бы приглашая в свидетели Аллаха, начинает что-то быстро и сердито говорить, видимо, корить продавца за высокую цену. Казачина стоит, пьяно ухмыляясь, с любопытством смотрит на толстобрюхого купца. Он, конечно, догадывается, о чем тот лопочет на своем тарабарском наречии, но снижать цену не торопится, – на то он и торг.

– Да ты посмотри, какой товар, – колоколом гудит казачина, грубо хватает пленника за плечо, старается повернуть его лицом к покупателю, но киргиз не дается. Казак начинает сердиться.

– А зубы какие! – Ухватив невольника другой рукой за подбородок, задирает ему голову, сжимает своей кувалдой-лапотиной челюсть, пытаясь обнажить зубы, но пленник резким движением вдруг вырывается, хватает его зубами за руку, одновременно плечом сильно толкает казачину в бок. Тот, и так уже с трудом удерживавший равновесие, мешком, гремя саблей, валится на землю, но тут же подбирается, вскакивает и сходу бьет изо всей силы своим кулачищем киргиза под глаз.