Ирина Шаманаева - При истоках вод

Будущая мать расправила чепчик, провела пальцами по внутренней стороне, там, где вязаное полотно будет касаться детской головки. А если она не сможет любить этого ребенка? Вдруг он будет ежедневно самим своим существованием напоминать ей о последних мучительных, изматывающих днях беременности, о том, как она отвержена и несчастна? Нет, нет, – Амели даже сделала резкое стряхивающее движение руками, будто отгоняя от себя это предположение. Все забудется, как только малыш родится, и она станет для него примерной матерью. А Жан-Мишель… он станет таким отцом, каким сможет. Все они в руках Божьих. Их жизни предопределены, изменить это нельзя. Амели выпала именно такая судьба, и она должна быть за нее благодарна Господу – могло ведь выпасть и что-то похуже.

Она встала, отодвинула скамейку, потерла ноющую поясницу. На нее опять навалилась сонливость. Пожалуй, греха не будет, если она вздремнет до вечера. Проходя мимо кухни, она сказала: «Не беспокойте меня пару часов, Жюстина», и не успела служанка ей ответить, Амели уже брела дальше, несла свои распухшие ноги к постели, на ходу сбрасывала туфли, закрывала глаза, погружалась в глубокий тяжелый сон…

– Вы бы что-нибудь поели, мадам, – Жюстина вошла в комнату Амели. – Вы проспали почти целые сутки, но нельзя столько времени лежать голодной, это вредно для вас и ребеночка.

– Чем это пахнет? – принюхалась Амели.

– Я только что вынула пирог из печи. Простите, мадам, но я его все-таки испекла. Таков французский обычай. Господину пастору не понравится, если мы сегодня вечером не подадим этот пирог.

– Делайте как знаете, Жюстина. А пахнет вкусно. Пожалуй, и я съем кусочек. Мой муж еще не пришел?

– Нет, мадам, – опустила голову служанка.

Она знала, что богослужение давно закончилось, и осуждала пастора за невнимание к беременной жене и малышке-дочери. Он, конечно, сидит сейчас в церковной библиотеке и что-нибудь читает или разбирает свои коллекции жуков. Нашел повод и время, чтобы не торопиться домой! Жюстина не одобряла скаредности и угрюмого нрава госпожи пасторши, но считала, что раз уж господин пастор из всех знакомых девушек выбрал в жены именно ее, следует быть с ней подобрее. Вряд ли его привели в церковь в кандалах, и уж наверняка он не был прикован к алтарю якорной цепью, пока пастор соединял им руки и благословлял на счастливое супружество!

Жан-Мишель пришел через час, хмурый и озабоченный. Равнодушно потрепал по щеке дочку, когда она подбежала к нему.

– Почему Мюриэль все еще не спит, Жюстина?

– Она ждет свой кусочек галеты, господин пастор. А вдруг корона попадется именно ей?

– Ну хорошо, – буркнул Жан-Мишель, – давайте будем пировать.

Это слово совершенно не вязалось с его недовольным тоном.

– Мадам Амели хорошо себя чувствует? – спросил он следом.

– Не думаю, господин пастор. Но она обещала выйти к столу. Как прошло богослужение?

– Превосходно, – ответил пастор. Чтобы не пускаться в объяснения, ему пришлось покривить душой. – Жаль, что из моих домашних никто не явился.

В действительности он был неудовлетворен собой еще больше, чем обычно. Проповедь по случаю всеми любимого праздника получилась слабой, он сам это знал, как знал и то, что прихожане сегодня ждали от него больше эмоций и меньше рассуждений, меньше экскурсов в историю Палестины и больше поучительной житейской мудрости. К счастью, всех дома ждали доброе вино и блестящие от масла теплые ароматные галеты с миндальной начинкой. Поэтому предвкушение праздника заставило их забыть о возможных упреках сразу же, как только отзвучал орган и пастор спустился в церковный зал, а его место занял староста с объявлениями.

– Жан-Мишель, это ты? – послышался слабый голос из спальни.

Пастор толкнул тяжелую дверь. Он ожидал увидеть жену лежащей в постели, но Амели стояла перед зеркалом и причесывалась. Волосы у нее были густые, светло-каштановые, красивые даже сейчас, когда в ней самой ничего красивого не осталось. Он заметил, когда она подняла руку с гребнем, как глубоко врезалось в отекший палец ее обручальное кольцо. Наверное, передавило кровоток и причиняет боль, а снять его ни с мылом, ни с гусиным жиром теперь не получится.

– Жюстина сказала, что тебе нехорошо. Что тебя беспокоит?

– У меня ничего не болит, – ответила жена. – Я просто боюсь. От этого иногда умирают, если вдруг ты не знаешь.

– Что ты выдумываешь, дорогая? Умирают роженицы, которым вовремя не оказали медицинскую помощь. А у нас в паре кварталов отличный госпиталь. Доктор Дювоссель и мадам Лагранж просили меня не стесняться и звать их в любое время дня и ночи. Ты в хороших руках.

– Тебе-то, конечно, легко говорить, – проворчала Амели.

– Но надо бы заранее показать тебя доктору Дювосселю. Мне не нравятся твои отеки, – он показал на ее кольцо на пальце, который надулся как резиновый. – Такого быть не должно.

– С Мюриэль тоже под конец началось, но мама стала давать мне какое-то лекарство, и все прошло. Не помню, как оно называется.

– Я тоже приносил тебе порошки из аптеки на улице Августинцев. Почему ты их не принимаешь?

– Это не те порошки! – в голосе Амели появились слезы. – Они мне совсем не помогают! Все идет не так! И даже мама до сих пор не приехала!

– Пойдем за стол, это немного тебя отвлечет, – сказал Жан-Мишель. – И я уверен, что фрау Шендельс уже садится в почтовую карету, а может, даже едет по Бадену или по Вестфалии. Ты ведь знаешь, что отправлять письмо бессмысленно – и письмо, и сама Фритци будут здесь в один день.

Амели молча усмехнулась. Отвлечет! Только человек, никогда не испытавший страха близкой смерти, способен думать, что каким-то пирогом с глупой бумажной короной можно прогнать этот страх! Но она заплела волосы, уложила их в прическу, воткнула шпильки и оправила на себе шелковый халат. Нечего распускаться. Она и так за последние недели слишком часто теряла лицо перед мужем и служанкой. Ее мать даже в такой момент была бы подтянутой, здравомыслящей и невозмутимой. Амалия Шендельс тоже не посрамит бранденбургскую честь.

Пирог был разрезан. Пастор и его жена надкусили свои кусочки – фарфоровой фигурки волхва там не оказалось. Мюриэль раскрошила свой – и у нее было пусто. «Еще по одному?» – предложила служанка. «Нет, Жюстина, вы сами еще не брали, теперь вы», – возразил Жан-Мишель. Девушка смутилась, оглядела золотистую поверхность галеты, пытаясь понять, не приподнялся ли над «секретом» чуть заметный бугорок теста, изучила срезы, взяла кусочек, показавшийся ей безопаснее других, и надо же – фигурка оказалась именно там. Она лежала в толстом слое миндального крема, никак не обозначая своего присутствия.

– Выбирайте короля! Выбирайте короля! – закричал Жан-Мишель.